вход в нору под фундаментом мачты ему был закрыт. Он был как заключенный, сбежавший из тюрьмы. Куда бы он ни пришел в поисках укрытия, за ним следовал хвост беглецов, пользующихся его путем. Ему осталась только одна возможность — снова устремиться в темноту. Бежать под гору было немного легче. Его собственный вес помогал ему. Он был словно мяч, большими прыжками скатывающийся по склону. Грохот деревянных башмаков по железному мосту сопровождал его: откуда-то налетевшие винтовочные гранаты. Ветка ударила ему по лицу. Он уже был в кустарнике, в низине. Ноги ему больше не повиновались. В кустах он справил нужду как человек, который после выполненной работы думает о своем теле. Он всегда делал это на одном и том же месте, и у него было еще кое-что, кроме того. В этом отношении он был как собака. Вниз по склону доносился топот шестидесяти ног. Локомотив из человеческих тел, которыми двигали страх и паника. Ему стоило большого труда их остановить. То, что ни один не пропал, его удивило. Вместе они пересекли лощину, заросшую кустарником. Ветки и шипы через обмундирование кололи кожу. Потом они дошли до устья траншеи. Пули как пчелы жужжали в ветвях.
Посыльный сказал:
— Ждите здесь, пока я за вами не приду!
Последний отрезок пути до ротного командного пункта он по привычке пробежал, хотя минометов не было слышно. С облегчением он отодвинул в сторону жестяную пластину перед входом, протиснулся в щель и немного передохнул, прежде чем откинуть в сторону старую мешковину.
Запах, ударивший ему в ноздри, был сродни отравляющему газу. Прежде чем врага увидеть, он его уже чуял. Дезинфекционное средство крепко впитывалось в их униформу, будь они живы или уже мертвы.
— Перебежчик, — пояснил фельдфебель с таким жестом, будто он лично добыл его во вражеских окопах.
Русский солдат сидел на скамейке перед столом. Они смотрели друг на друга так, будто каждый из них ожидал, что другой вот-вот схватится за нож. У русского были узкие глаза, обгрызенные ногти. Он был охвачен страхом. Его коротко остриженные волосы торчали над черепом.
Наконец капитан прервал молчание:
— Так мы дальше не продвинемся. Парень испуган! — Он почесал голову и решил: — Я ему это начерчу!
Посыльного он слушать не стал. С помощью бумаги и карандаша, обгрызенного им по привычке, он хотел узнать у вражеского солдата, где стоят русские минометы. Безуспешно. Солдат тупо уставился на бумагу и пожимал плечами. Испарения его обмундирования отравляли воздух блиндажа, в котором и так воняло потом и дерьмом. Фельдфебель поднял руку:
— Может, так он поймет? — и хлопнул ею по щетинистой голове.
— Нет! — возразил капитан. — Не бить!
Он посмотрел на солдата. Тот смеялся, ничего не понимая.
Фельдфебель хлопнул по кобуре:
— С ним надо говорить по-другому!
Казалось, капитан начал отчаиваться:
— Он ничего не знает. И нам с ним делать нечего.
Чужак смеясь достал из кармана шаровар несколько табачных крошек, оторвал от рисунка клочок бумаги и свернул себе цигарку, сжал один конец, чтобы табак не высыпался, наклонился к свече и закурил.
— Вкусное дерьмо? — с издевкой спросил фельдфебель.
Солдат широко улыбнулся. Такие улыбки бывают у крестьянских детей. Он смотрел на лица врагов и не находил в них отличий от своего собственного. Страшные и недоверчивые, и лишь черты у них другие. Желания у них такие же, как и у него: мелкие и сокращенные до предела — немного еды, чуть-чуть тепла, и больше ни на что можно не жаловаться. Вдруг его лицо изменилось. Он смотрел беспомощно, как будто хотел поблагодарить за утешение, которого он не получил, за удар по голове, за жест с пистолетом. Он вытянул руки. Казалось, что они хотят все обнять: ротный опорный пункт, высоту, участок фронта, всю землю, лежащую снаружи во мраке.
Пламя свечи съежилось. Капитан вздрогнул. Русский молча сидел на скамейке и улыбался.
Но дело сдвинулось.
— Они хотят наступать, — настаивал фельдфебель.
Ему казалось, что он уже видит, как тени поднимаются из окопов, движутся и после града снарядов образуют нависающую людскую стену.
— Царство за переводчика! — сказал капитан, обращаясь к своему учительскому прошлому, как будто в нем можно было найти опору.
— Его надо отправить в батальон, — заявил фельдфебель.
«Хорошо, — подумал посыльный, — в батальон». Он забыл, что больше никогда не хотел идти этой дорогой, что он ненавидит высоту. Теперь ему удастся избежать участия в атаке. Помощь случая. Он довольно улыбнулся. Пленный тоже улыбнулся. Нет ничего на этом свете, что бы не имело своего смысла. Он всегда верил. В Бога и справедливость. Голос фельдфебеля журчал в его ушах. Он ничего не слышал. Он представлял уже, как с пленным бежит по высоте, уходя от опасности. Его принимают спасительные леса. И тут перед ним всплыло лицо фельдфебеля. Рука стала теребить его за плечо.
— Я отправлю его в тыл. Ты устал.
Голос фельдфебеля был мягким и усыпляющим.
Посыльный видел капитана, сидящего на своем месте, неясно видел улыбку вражеского солдата.
— Нет! — возмутился он.
— Ладно, ладно, отдыхай, — успокоил его фельдфебель.
Вдруг посыльный пришел в себя. Он увидел, как фельдфебель выходит с вражеским солдатом из блиндажа. Они ушли в ночную тьму. Фельдфебель достал пистолет. Пленный слушался малейшего нажима в спину. Часовой из окопа окликнул их.
— Я веду его на командный пункт батальона, — ответил фельдфебель.
Их тени перемещались по траншее и пересекли кустарник низины. Они начали подниматься на высоту. Фельдфебель приказал пленному бежать впереди. Все дальше и дальше. Они бежали по грязи, воронкам и песку. Они становились меньше…
— Я привел пополнение из батальона, — услышал посыльный свой голос.
Но фельдфебель уже покинул блиндаж.
В норе под бетонным фундаментом, как всегда, стояла тьма. Ефрейтор, поджав ноги, сидел между своими товарищами. Они, укрывшись гнилыми одеялами, лежали на сырой земле. Доносилось их хриплое дыхание. Холодный ночной ветер задувал в лаз. Ефрейтор был дежурным и, чтобы отвлечься от усталости, закурил трубку. На высоте царил покой. Доносились только глухие разрывы снарядов. Треска винтовочных выстрелов не было слышно. Ефрейтор прислушался, но ни один миномет не нарушал ночную тишину. Медленно ползло время. Он ждал. Непривычная тишина раздражала его. Было такое чувство, будто воздух насыщается электричеством.
Ефрейтор встал и, спотыкаясь о спящих товарищей, направился к выходу. Медленно протиснулся в лаз. Легкое дуновение ветра тронуло его волосы. Над ним гудела мачта. Кусок стали, вырванный снарядами из распорки, черной тенью лежал перед ним. От вражеских позиций ветер донес шум. Звучало так, словно тягач безуспешно пытался подняться на холм. Далеко слева сквозь ночь тянулись бесшумные очереди трассирующих пуль. Дождь морзянки, который падал в воду и гас. Только позднее звуки выстрелов стали громче.
Ефрейтор схватился за ракетницу. На кобуре лежала свежая роса. Щелкнул затвор. Он вытянул руку и нажал на спуск Последовал глухой хлопок, ракета зашипела, взлетая, и секундой позже падающей звездой осветила отсечную позицию. Комета пролетела над вражескими окопами. И только над ними открылся парашют. В ярком свете магния ефрейтор увидел то, что и надеялся увидеть. Вместо того чтобы парить над высотой, парашют повис над низиной. Перед ним открылись вымершие позиции. Ни малейшего движения, никаких признаков жизни. Кладбище в лунном свете. Обрубки деревьев, словно могильные камни. Лужа — как пруд без кувшинок. Лабиринт окопов. Эскарп — как кладбищенская стена. Ракета опустилась ниже. У земли свет медленно погас. Ефрейтор положил свой автомат на откос и стал ждать. Мачта гудела. Часы на
