— Где мама? — тряс он обеими руками Мишу за плечи. — Где?
— Не-эту… Она давно умерла.
Илья прикусил губу.
— А сам-то… У кого ты живешь?
— В школе. Я и летом живу в школе.
— Хо-орош-о… — почему-то сказал так Илья.
— Не один я в школе живу. Нас много.
— Так, так…
Опираясь на плечо Миши, Илья поднялся на ноги — на одну ногу. Иванко и Игорь подали ему костыли.
— Где ваша школа? — спросил он, со скрипом вонзая костыли в снег.
В эту ночь, утром — не только Иванко, Миша и Игорь, но вся школа узнала: здоровые солдаты во время войны домой не возвращаются…
С моря дул порывистый ветер. Под полозьями нарт урчал рыхлеющий от тепла снег. Хотя полозья и скользили, но оленям, часто проваливающимся в сугробы, идти было тяжело, и Нина выбирала дорогу по берегам рек и озер. Но чаще она старалась ехать по льду. Ветер, однако, усиливался с каждой минутой — рванул так, что тяжелые, низкие облака забегали, на землю повалил крупными хлопьями снег и закружил каруселью… всё потонуло в однообразно-белесой мгле. Олени едва плелись.
«А капканы, хотя бы ближние, всё-таки надо проверить, — решила Нина. — Не пропадать же дню даром».
И она дальше и дальше подгоняла оленей. Трудновато было, правда, настораживать капканы, когда попадался песец. Но дело двигалось, и она не хотела скоро возвращаться домой. И в результате семь капканов и лишь в одном не оказалось песца. День, однако, уже склонился к вечеру. Оставалась непроверенной добрая половина ближних капканов, но теперь уже было пора спешить в стойбище… А оттуда, где она остановилась, недалеко было до стойбища Митьки… Заспорили голова и сердце: «Ехать или не ехать?»
Нина истосковалась по Микулу — по мужской ласке. Хотелось побыть, хотя бы посидеть рядом с товарищем детства. Но…
«Но там ведь и Марина. Что подумает Марина?»
И Нина ответила сама себе: «Чего особенного. Я ведь не к Митьке еду».
Ей просто надо было по пути заглянуть на стойбище Митьки: Паш Миколай ездил в поселок — может, от Микула есть что?..
И четыре быстроногих оленя понесли нарту сквозь косой полет колючих снежинок.
Появлению Нины удивились в чуме Митьки Валея: одна она не заезжала к соседям никогда. А Нина, не видевшая подругу со дня свадьбы, обняла её, поцеловала. Марина пригласила Нину к столу. Нина отказалась.
— Я тороплюсь, — объяснила она свой отказ. — Ждут меня в чуме.
— Одну-то чашку, — попросила Марина.
— Только одну, — согласилась Нина, села и тут же обратилась к Паш Миколаю: — Вы вчера, кажется, ездили в поселок. Нет ли мне чего?
Поглаживая бороду, улыбаясь счастливо, Паш Миколай вынул из сумки и подал Нине письмо.
— Завтра хотел ехать в твоё стойбище, — сказал он. — А ты сама…
Нина не взяла, а схватила белый четырехугольный конверт, сунула за пазуху.
— Давай, Марина — сияя от счастья, сказала она теперь подруге и задвигалась за столом нетерпеливо, словно не находила, как сесть поудобнее.
— Что же не читаешь-то? — спросил Митька. — Может, Микул что-нибудь интересное пишет?
— Я письма читаю только у себя в чуме, — коротко ответила Нина. — А теперь тем более: Иванко приехал на каникулы…
Обжигаясь и фыркая, Нина едва допила чай, тут же опрокинула чашечку кверху донышком. А ещё через минуту вскочила в нарты, взмахнула хореем и канула в белую мглу.
Дома она, лишь вбежала в чум, бросила на латы связку песцов, тут же опустилась возле костра, вся белая от снега, вынула письмо.
Бабка Ирина шила внуку пимы — подняла голову… и оставила работу — всматриваясь в невестку. Иванко старательно строгал какую-то палку — оставил свое занятие, принялся считать песцов:
— Раз… два… три… четыре… Ого!
— Не надо считать. И нельзя удивляться. Сглазишь! — едва ли не механически заметила бабка Ирина, продолжала всматриваться.
На конверте вместо обратного адреса стоял штамп — чернила расползлись от сырости — нельзя было разобрать ни слов, ни цифр. А на линейке «Кому» Нина свободно прочла по складам: «Паханзеде Нине…»
«От Микула, конечно», — решила она и разорвала конверт. А в конверте оказалась всего-навсего небольшая бумажка, да и та написана не от руки. Нина уже с тревогой прочла:
«Ваш муж Микул Паханзеда пропал без вести…»
Дальше она не стала читать, да и не могла — буквы плясали, плясала печать.
«Как пропал? Разве он олешек, а не человек?!»
На бумажку скатилась слеза. Нина отвела руку в сторону — руку обожгло: она отдернула руку, но пальцы разжались сами по себе ещё над костром… языки пламени съели бумажку, не дав ей опуститься до раскрасневшихся головешек. Нина упала на латы, и слезы хлынули — билась грудью, лицом о холодные доски, рыдая.
— Мамочка! Не надо! — со слезами кинулся к ней Иванко. — Не надо!..
Запершило в горле и у бабки Ирины: «Что-то с Микулом!»
— Что с ним, Нина?! — закричала она визгливым и хриплым старческим голосом.
— Да ничего! Ничего, — опомнилась Нина и взяла себя в руки. — Жалко письма…
— А я думала…
— Ничего, — овладела и своим голосом Нина. — Жалко письма. От отца ведь.
Погладила по голове Иванка, успокаивая, сняла малицу, поправила волосы и полными слез глазами уставилась на танцующее пламя костра. Огонь переливался всеми цветами радуги. Нина вздрагивала и мысленно переносилась туда, где теперь пылали города, сотрясалась от взрывов земля — «пропадали без вести» тысячи человеческих жизней…
«Микул… Микул Паханзеда… Неужели мы с тобой больше никогда не увидимся? Неужели и ты угас на войне, как олешек в бесконечной тундре?»
— Что-то неладное таишь, Нина, — заметила бабка Ирина вновь дрогнувшим голосом. — Неладное… Говори, что? Ведь все беды нам делить поровну.
— Ничего, бабушка, ничего, — опять вздрогнула Нина. — Я просто задумалась… Давайте-ка пить чай, — сказала уже твердо она и сама поставила стол и расставила чашки.
В горле остановились комом невыплаканные слезы. Слезы душили.
Несколько дней Нина не ела, не ездила осматривать капканы. Собираясь в стадо, медленно натягивала пимы, нехотя надевала малицу Микула и выходила из чума, шатаясь. И только закрывалась дверь позади, слезы навертывались так, что остановить их не было сил. Да Нина и не пыталась останавливать — пусть льются. С мокрым от слез лицом шла к собаке, отстегивала ошейник; доставала патроны, клала в чехол карабин, и упряжка уносила её в темную ночь тундры.
Стадо паслось. Олени то лежали, отдыхая, то бродили по пастбищу, лениво разгребая снег, пощипывая ягель.
Нина останавливала упряжку с подветренной стороны стада и тут же падала лицом в снег; её плечи тряслись от рыданий. Потом всю ночь лежала на партах, смотрела звезды. А когда на тундру, поднимаясь из-за горизонта, накатывались голубые волны света, вскакивала, сбрасывала малицу и умывалась колючим, режущим снегом; одевалась и гнала оленей, опережая ветер, в сторону стойбища.
