Руководивший спасением третий офицер «Тулона» встал на носу шлюпки. Рядом с ним — Пьер Шарль де Вермон.
Теперь все было видно во всех подробностях.
Человек лежал на каютной двери. Правая его рука судорожно вцепилась в дверную ручку. Видимо, он был мертв. Он так окоченел, что оторвать труп от досок удалось лишь с большим трудом.
— Бедный парень! — пробормотал офицер. — Устроим ему хотя бы порядочные морские похороны. Давайте его сюда, ребята! На фрегате у нас найдется подходящий мешок, и помолиться за него времени хватит.
Спасением занимались лишь несколько гребцов, остальные работали веслами, чтобы удержать шлюпку на месте. Один из матросов попытался разжать сведенные судорогой пальцы бедняги.
— Он не умер. Только потерял сознание, — доложил матрос.
— Тогда поспешите! Мы должны его спасти, — заторопил их офицер.
Несчастного потащили в шлюпку. Голова его запрокинулась и коснулась планшира [9]. Раздался страшный крик. Матрос, державший его за плечи, вздрогнул. Голова снова ударилась о планшир. Снова крик, режущий, пронзительный, ужасающий.
— Крепче держите, ребята! — крикнул де Вермон матросам. — Может, он ранен в голову. Быстрее его сюда. Я его осмотрю.
Пьер Шарль снял сюртук, свернул его валиком и подложил под голову не приходящему в сознание человеку. Молодой офицер хотел было запротестовать: месье де Вермон — пассажир! Однако, видя неподдельную заботу, которую тот проявляет о вытащенном из воды незнакомце (еще бы, живо скинул свой новенький, без пятнышка, табачного цвета сюртук и свернул его, как подушку!), счел за лучшее промолчать.
Рука де Вермона мягко прошлась по волосам потерпевшего крушение. Тот вздрогнул. В нескольких сантиметрах от темени пальцы нащупали большую шишку. Чудо, что в этом человеке еще теплилась жизнь.
— Несчастный случай или, что куда вероятнее, преступление. Я в таких делах немного разбираюсь, — объяснил де Вермон офицеру.
— Тогда вперед! Навались, ребята, больному необходима помощь врача!
— Один момент. А что будет с дверью?
— Оставим плавать.
— Я взял бы ее с собой, месье лейтенант.
— Лишний груз. Зачем она нам?
Офицера раздражало, что Пьер Шарль очень уж активно взялся за дело.
— Как я уже говорил, я предполагаю, что этот человек стал жертвой преступления. Случись, не приведи Господь, что несчастный умрет, не оставив нам о себе никаких сведений, любой предмет из его обихода может оказаться очень важным. Будь это обычные доски обшивки, они, вероятно, ничего бы нам не дали, но по двери можно, пожалуй, определить происхождение судна, на котором плавал раненый.
Лицо лейтенанта потускнело. Однако он знал, какое глубокое уважение, едва ли не почтение испытывал к сыну Ксавье де Вермона капитан де Лонж, и вовсе не желал получить взбучку за пренебрежение доводами Пьера Шарля.
— Взять дверь на буксир! — ворчливым голосом распорядился он. — И вперед! Раз-два… Раз-два-а!
Команды следовали столь часто, что работать в такт им матросы не поспевали. Молодому заносчивому офицеру хотелось показать, что именно он, а не пассажир «Тулона» командует шлюпкой.
Все усилия корабельного врача вывести раненого из опасного состояния не приносили успеха. Удалось только влить ему в рот немного горячего бульона.
Кто этот незнакомец? Никаких документов у него при себе не было. Нашелся, правда, в кармане его брюк грифель и листок рисовальной бумаги с наброском детской головки. Казалось, будто в час невзгоды мужчина этот только-только встал с постели.
Корабельный плотник внимательно осмотрел дверь.
— Итальянская работа, — заключил мастер.
Но что это давало? Это вовсе еще не означало, что корабль плавал под итальянским флагом.
Де Вермон понимал это. Приходилось ожидать, пока незнакомец сможет сам сказать что-либо о себе. На «Тулоне» полагали, что раненый — с одного из захваченных корсарами судов.
После ужина, когда офицеры и оба пассажира набили трубки и, как обычно, собрались вместе покурить, оба кузена разговорились с врачом. Глаза де ла Виня горели нетерпением, однако он чувствовал, что сейчас важнее помалкивать и слушать, чем говорить о вещах, совсем для него новых. Он напряженно ловил каждое слово, запоминая то, что казалось ему важным.
После доставки пострадавшего на борт «Тулона» Пьер Шарль почти безотлучно был возле его постели. Обнаружил его, правда, не он, а де ла Винь, однако де Вермон чувствовал себя каким-то образом ответственным за потерпевшего. Он и сам не знал, что влечет его к незнакомцу. Может быть, какая-то тайна связывала их, что-то необычное, сулящее риск и приключения. Он еще раз, более внимательно, осмотрел раненого. Однако результаты были малоутешительные. Если предположения де Вермона о свершившемся преступлении были верны, то, помимо удара, незнакомец пережил еще, видимо, и тяжелейшее нервное потрясение. Не исключалось даже, что он потерял память, а может, и вовсе останется парализованным. И все же оставалась надежда, что молодой организм справится с бедой.
— Что же с ним будет? Куда его теперь? — спросил де Вермон.
— Самое лучшее — в Геную, в лазарет.
Врачу не терпелось поскорее отделаться от этого непредвиденного пациента.
Молодой француз ничего не ответил, только укоризненно взглянул на врача.
— Похоже, мое предложение не нравится вам, месье де Вермон?
— Вы не ошиблись, доктор. Я не знаю, самое ли подходящее место лазарет для такого экстренного случая. Да и где он, этот лазарет? Доберись-ка до него! А может, лучшим лечением для этого человека окажется просто полный покой?
— Вы правы. Покой и терпение — только они могут ему помочь. Если удар не вызвал паралича, то вполне возможно, что наш подопечный уже скоро сможет встать с постели. Он будет ходить и даже бегать, не сознавая, однако, что делает. На солнце находиться ему в ближайшее время нельзя, и не надо пытаться задавать ему наводящих вопросов, чтобы вернуть утраченную память. Настанет день, и больной сам начнет удивленно оглядываться по сторонам, узнавая деревья, дома, предметы, которые держит в руках, людей. А потом он вспомнит свое имя и имена своих родных, своего корабля и все другие вещи и события, которые в нынешнем его состоянии выпали у него из памяти.
Примерно так же думал и сам де Вермон. Не просто тяжелый, а тяжелейший случай, но не для лазарета.
— Я знаю нашу лечебницу в Ла-Кале, — сказал он, — и сам видел, как от палящего солнца люди теряют рассудок и впадают в неистовство. Случись нечто подобное, когда этот человек будет лежать в госпитале, и все наши усилия пойдут прахом. А уж об эпидемиях мне и вспоминать не хочется. Тогда в помещение набивается столько больных, что обслуге заниматься каждым в отдельности просто невозможно.
Подвергать незнакомца такой опасности де Вермону ни в коем случае не хотелось. Человек этот, как он понимал, не моряк. Еще там, в море, отрывая его пальцы от дверной ручки, Пьер Шарль обратил внимание на его ухоженные, непривычные к тяжелой работе руки. Такими руками с тросами и парусами, с веслами и балластом не управиться. Узкое лицо и высокий лоб выдавали в нем человека, привычного к умственному труду, к перу и бумаге. Грифель и рисунок, найденные в его карманах, подтверждали догадку, что несчастный мог быть и художником. Все это, разумеется, не могло не вызывать сочувствия француза. Но не только и даже не столько это. Решающим было то, что раненый был жертвой преступления.
— Доктор, — снова обратился де Вермон к врачу, — а что, если я возьму его к себе в дом?
— Не возражаю, при условии, конечно, что будут выполняться поставленные мною требования.
— Не сомневайтесь! — без размышлений заверил француз.
На берегу полуострова, на котором расположен Ла-Каль, он владел прекрасной виллой с большим садом при ней. Имение с незапамятных времен принадлежало семье де Вермонов, столь же давно занимавшихся добычей кораллов. Слуга-француз и несколько негров, несомненно, так же самоотверженно ухаживали бы
