хватило бы полчаса, чтобы добраться до жены и сына.
Шеферд подумал, каково приходится тем, кто отбывает пожизненное заключение и никогда не выйдет на свободу. Наверное, тюрьма свела бы его с ума. Как и Джастин Давенпорт, он направил бы все силы и энергию на то, чтобы вырваться на волю. Никто не заставил бы его примириться с мыслью, что остаток жизни он проживет по чужой указке. Очевидно, Ллойд-Дэвис была права, утверждая, что военная служба готовит человека к тюрьме: общее питание, строгий распорядок дня, жесткая дисциплина, необходимость повиноваться и выполнять приказы, даже самые нелепые, — все это живо напомнило Шеферду армию. Но существовала большая разница между солдатами и заключенными тюрьмы Шелтон — свобода выбора. Шеферд мечтал об армии с тех пор, как вместе с тремя школьными приятелями заглянул в помещение вербовочного пункта, чтобы переждать дождь. Промокшие до нитки, они сидели в зале с пакетиками чипсов и смотрели рекламный ролик. Друзья смеялись и резвились, но Шеферд не отрывал взгляда от экрана. Родители хотели устроить его в университет. Они видели его адвокатом или доктором, солидным человеком, которым будут гордиться перед соседями, и когда он явился домой с пачкой армейских брошюр, пришли в ужас. Отец с матерью пытались отговорить сына, но он даже не стал дожидаться выпускных экзаменов и завербовался в армию.
На службе Шеферд старался стать лучшим из лучших и два раза проходил отборочные курсы САС[3], пока его не взяли. То, что ему пришлось потом пережить, не могло сравниться ни с какой тюрьмой, но это был его выбор. Он сам выбирал свою жизнь — не важно, хорошо или плохо, — и в любой момент мог все бросить и уйти. Потом он действительно ушел, и тоже сам, хотя в то время на него повлияли просьбы жены. Но в Шелтоне люди не имели выбора. Именно поэтому тюрьма была таким страшным наказанием — не из-за скверных условий и плохой еды, даже не из-за людей, а от отсутствия выбора. Он просто не существовал, или его определяли другие. Верхняя койка или нижняя? Чай или кофе? Вегетарианский обед или стандартный? Выбор без выбора. Шеферд и теперь находился в тюрьме по собственной воле. Он мог отказаться от работы и спать в теплой постели вместе со Сью, а не торчать на жесткой койке в компании с головорезом-расистом. Но если бы у него отняли право выбора, Шеферд не вынес бы этого. Он пошел бы на все, лишь бы отсюда выбраться.
Шеферд сел, недовольный тем, куда завели его мысли. У Джералда Карпентера тоже была семья, и ему грозило пожизненное заключение. Шеферду хватило двух дней, чтобы понять, что это такое — остаться здесь на десять или двадцать лет. А Карпентер уже давно рвется на свободу и готов заплатить за это любую цену. Он не остановится и перед убийством. Шеферд помассировал ладонью шею, на которой напряглись твердые, как стальные тросы, сухожилия. Сумел бы он сделать то же самое? Убивать ему приходилось — на его счету уже пять трупов, — но это в бою, в пылу сражения, перед лицом врага. Не каждая битва справедлива и почетна, но там солдат встречается с солдатом: если не убьешь ты, убьют тебя. А сможет ли он хладнокровно убить другого человека, если на кон поставлена его личная свобода?
Шеферд спрыгнул с койки и начал отжиматься от пола. Он сконцентрировался на дыхании и ритме и скоро весь покрылся потом. Шеферд увеличил темп и через пару минут уже не думал ни о чем, кроме физических усилий, боли в мышцах, напряжения в пальцах и крови, циркулировавшей по венам. Двадцать. Тридцать. Сорок. Пятьдесят. Он остановился на шестидесяти, хотя могбы продолжать дальше, и перешел на укрепление пресса, разрабатывая сначала левый бок, затем правый. Вскоре он перевернулся на живот и отжался еще пятьдесят раз.
— Черт! Чем скорее тебя пустят в спортзал, тем лучше, — сказал Ли.
Он смотрел на Шеферда, приоткрыв один глаз.
— Извини, Джейсон, — произнес Шеферд.
Невозможность уединиться — один из самых неприятных моментов в тюрьме. В одиночестве он оставался лишь в крошечном сортире, где имелась тонкая пластиковая дверь, но и она не мешала соседу по камере слышать все отправления его организма. С тех пор как он попал за решетку, рядом с ним всегда были какие-то люди. Шеферд обещал себе, что, оказавшись на свободе, сразу отправится куда-нибудь за город. Например, в Брекон-Биконс, где находился лагерь САС. Раньше он ненавидел все эти сельские пейзажи и унылые холмы, тяжелый секущий дождь, который насквозь пропитывал одежду и до костей пробирал холодом, ледяную воду протоков и ручьев, хлюпавшую в ботинках, ветер, обжигавший щеки и лицо. Но теперь отдал бы все, чтобы оказаться на просторе и вдохнуть чистый воздух, не прошедший через сотни чужих легких.
— Который час?
Ли посмотрел на часы.
— Двадцать минут восьмого. Скоро перекличка.
— Не против, если я продолжу заниматься?
— Валяй.
Шеферд вернулся к отжиманиям и упражнениям для ног и пресса. Он услышал шум шагов на лестнице, потом загремели смотровые окошки. В камеру заглянул Гамилтон.
— Макдоналд, сегодня в душ, — сказал он.
Шеферд нахмурился. Он не просил о душе, а Гамилтон явно был не тот человек, чтобы давать непрошеные привилегии. Он даже не принес ему экземпляр «Тюремных правил».
— Без четверти девять у тебя встреча с начальником тюрьмы. Письменный ответ не обязателен.
Окошко закрылось. Очевидно, начальнику тюрьмы о нем уже сообщили. Шеферд не сомневался, что тот не слишком обрадовался секретному агенту в своей тюрьме.
В идеальном мире Шеферд предпочел бы, чтобы никто не знал его истинного положения. Но тюрьма Шелтон мало походила на идеальный мир, и в определенный момент ему мог понадобиться срочный пропуск на свободу. Тогда начальник тюрьмы ему поможет, поэтому Шеферд должен с ним сотрудничать, что бы он ни думал на этот счет.
Когда Шеферда повели в кабинет начальника тюрьмы, в коридорах было полно людей. Надзиратели стояли по углам переходов, соединявших разные блоки, и смотрели на заключенных, которые группами и по одиночке выходили через двери. Атмосфера была как в университетском кампусе между лекциями; кроме тюремной формы и камер наблюдения, ничто не напоминало о том, что это исправительное учреждение для самых опасных преступников.
Заключенные направлялись из своих блоков в мастерские, где они проводили каждое утро по три часа. Работа примитивная — упаковка наборов для завтраков, сборка рождественских хлопушек или электрических гирлянд, сортировка рекламной макулатуры. Ли говорил Шеферду, что в тюрьме есть маленький компьютерный отдел, занимавшийся внештатным программированием, но туда допускались люди с высшим образованием и соответствующими навыками. Шеферд с удивлением узнал, что в этом отделе было несколько заключенных с большими сроками. Большинство из них сидело за убийство.
Кабинет начальника тюрьмы находился на верхнем этаже административного блока. В маленькой приемной сидели две женщины средних лет, одна работала за компьютером, другая говорила по телефону. Вдоль стены тянулись металлические шкафы для картотеки, на стенах висели графики и плакаты. Гамилтон указал на пластмассовый диванчик, и Шеферд сел. Эти плакаты он видел в приемном отделении, когда его привезли в тюрьму. Как не заболеть СПИДом. Наказания за проявления расизма. Как связаться с Исповедниками.
Говорившая по телефону женщина повесила трубку и улыбнулась Гамилтону.
— Это мистер Макдоналд? — спросила она.
Гамилтон кивнул.
— Мистер Гозден сказал, что он может войти.
Гамилтон знаком приказал Шеферду встать, постучал в дверь и приоткрыл ее.
Джон Гозден, коренастый мужчина лет пятидесяти, сидел за широким столом, на котором разместились две сетчатых подставки для бумаг, настольный компьютер и маленький лэптоп с модемным подключением. У двери стоял небольшой аквариум. Десятка два ярко окрашенных рыбок резвились вокруг затонувшего галеона и пластмассового аквалангиста, у которого из шлема поднималась струйка воздушных пузырьков.
— Спасибо, Эдриен, — обратился Гозден к Гамилтону. — Ты пока не нужен.
Гозден подождал, пока надзиратель выйдет из кабинета, и встал из-за стола. Он был на голову ниже
