венчали груды черных камней, поодаль мелькали разноцветные огоньки, только голубого среди них не было… Огни исчезали при приближении, не оставляя за собой ни тепла, ни какого иного следа. Так что Фафхрд и Мышелов прекрасно понимали, что вступили в Страну Теней, которой до смерти боялись на севере безжалостные минголы, а на западе — гордые до мозга костей живые мертвецы с невидимой плотью, на востоке — безволосые люди и лысые звери куцей, но изощренной в дипломатии и долговечной империи Ивамаренси и на юге — сам Король Королей, приказавший, чтобы каждого, будь то его главный визирь или обожаемый сын от любимейшей королевы, предавали мгновенной смерти, если уста его только прошепчут имя Страны Теней, не говоря уже о том, чтобы повести разговор об этом мрачном месте.
Наконец Мышелов углядел Черный Шатер, направился прямо к нему, спрыгнул со своего черного коня и отвел рукой шелковые занавеси… Там за эбеновым столом, беззаботно прикладываясь к хрустальному кубку с белым вином, в своем любимейшем платье из фиолетового шелка сидела его обожаемая Ивриан, плечи ее покрывала шаль. Но тонкие маленькие ладони девушки отливали синевой и были шиферно-серого цвета, лицо тоже… Она смотрела на него пустыми глазами. Только волосы ее чернели и поблескивали как при жизни, и еще: они были длиннее, чем помнил Мышелов, отросли и ногти.
Ивриан глядела вперед. Мышелову показалось, что ее глаза подернулись зернистой белой дымкой. Потом она разлепила черные губы и монотонно произнесла:
— Превыше, чем способна выразить, рада я видеть тебя, о Мышелов, вечно любимый мною… Ты не побоялся и ужасов Земли Теней ради меня… но ты жив, а я нет. Никогда более не беспокой меня здесь, драгоценнейший мой. Наслаждайся. Наслаждайся.
И как раз когда Мышелов бросился к ней, не замечая хрупкого черного стола, фигура ее стала призрачной и она быстро опустилась в землю, словно бы в какую-то там прозрачную, нежную и ласковую воду, оказавшуюся под руками Мышелова плотным торфом.
Тем временем в нескольких ланхмарских лигах к югу Фафхрд переживал то же самое в обществе своей обожаемой Вланы, тоже серо-пепельной и бледнорукой. Ах, эти любимые длинные сильные пальцы… Актерка в черной куртке и красных чулках… Каштановые волосы ее тоже блестели… Единственное отличие заключалось в том, что, будучи женщиной куда более грубой, чем Ивриан, она произнесла монотонным голосом слова, смысл которых совершенно не отвечал подобному тону:
— А теперь убирайся побыстрее отсюда, обожаемый мой олух, сладчайший мой в мире живых и в Стране Теней! Выполняй идиотское поручение Нингобля, которое наверняка закончится твоей смертью, глупыш! Зачем ты так легко согласился? А потом гони на юг, словно тебя преследуют все силы ада. Если ты погибнешь по пути, найдешь меня здесь. Я плюну тебе в лицо, не скажу более ни единого слова и ни разу не разделю с тобой твою черную мшистую постель. Такова смерть.
Так в лигах друг от друга Фафхрд и Серый Мышелов одновременно, словно два перепуганных мышонка, выскочили из двух черных павильонов и разом увидели на востоке отливающее стальным блеском Голубое Пламя, подобное длиннейшему и самому сверкающему из стилетов, узким синим клинком вонзающееся в нависшую мглу: огня выше они еще не видели. Для Мышелова Пламя было чуть к югу, для Фафхрда — к северу. Оба отчаянно лягнули лошадей и помчались — пути их сходились все ближе и ближе. После подобной встречи с любимой предстать перед Смертью казалось обоим желаннее всего — чтобы убить погубителя всего живого или уж, наконец, погибнуть.
Но пока они так мчались, Фафхрд почему-то начал вспоминать, что Влана-то была лет на десять старше его, а Мышелов никак не мог отделаться от мысли о глупости Ивриан и ее дурацкой спеси.
Так нетерпеливо скакали они вперед, с радостью и остервенением приближаясь к синему столбу пламени, который становился все ярче и ярче, пока не увидели, что он исходит из громадной трубы, что высилась посреди громадного низкого черного замка, распахнувшего двери и окна на невысоком длинном холме.
Во двор замка они въехали бок о бок. Ворота и двери были распахнуты настежь… оба героя даже не почувствовали присутствия друг друга. В стене из черного гранита находился глубокий очаг, синее пламя его слепило, самый яростный из языков поднимался в трубу, его-то они и заметили издали.
Перед камином стояло эбеновое кресло, покрытое черным бархатом, и на этом самом грозном из седалищ и покоилась сверкающая черная маска во все лицо с широко раскрытыми глазницами.
Восемь подбитых сталью копыт белого и черного коней смертным грохотом процокали по черному булыжнику.
Фафхрд и Мышелов спешились и направились соответственно к северной и южной сторонам покрытого черным бархатом эбенового кресла, на котором покоилась разукрашенная маска Смерти. К счастью, быть может, Смерть тогда отлучилась по делам… или отдыхала.
И в этот миг и Фафхрд и Мышелов вспомнили, что каждый из них поклялся Нингоблю и Шилбе убить друга. Мышелов выхватил Скальпель. Так же молниеносно в руках Фафхрда оказался Серый Жезл.
Они стояли лицом к лицу, готовые убивать.
Но в тот же миг длинный блестящий ятаган, быстрый как свет, мелькнул между ними. Черная блестящая маска оказалась перерубленной пополам точно посередине — от черного подбородка до черного лба.
Потом быстрый меч герцога Даниуса обратился направо, на Фафхрда. Северянин едва успел отбить удар, глаза герцога были безумными. Тогда блестящий клинок метнулся в сторону Мышелова, в свою очередь успевшего уклониться.
Тут-то обоих героев, конечно, и ожидала гибель — кому же по силам справиться с безумцем? — если бы в этот самый миг сама Смерть не вернулась на свое обычное место, в черный замок посреди Страны Теней, и своими черными руками не сдавила герцогу Даниусу глотку, отчего безумный аристократ и скончался через семнадцать сердцебиений Фафхрда, двадцать одно Мышелова и через сотню собственных благородных сердцебиений.
Ни один из героев так и не посмел глянуть на Смерть. Не успело еще это в высшей степени примечательное и ужасное существо на треть покончить с герцогом Даниусом, осмелившимся поднять на нее руку, как оба они, схватив по половине сверкающей маски, вскочили на коней и бок о бок, словно два лунатика, припустили во всю прыть из Страны Теней кратчайшим путем к югу, и вселенский чемпион всех наездников Страх гнал их обоих, пожалуй, куда сильнее, чем они подгоняли своих могучих коней, черного и белого.
В Ланхмаре и окрестностях его, куда они возвратились на удивление быстро, ничего хорошего их не ожидало. И Нингобль и Шилба только разозлились и притом весьма, получив лишь по половине Маски, пусть она и принадлежала самому могущественному существу во всех вселенных, известных и неизвестных. Оба этих, пожалуй, несколько эгоистичных и не от мира сего архимага, всерьез поглощенные лишь собственными раздорами и находящие радость в этом занятии, — хотя они, конечно, и были мудрейшими и изощреннейшими чародеями на просторах Нихвона и во все времена, — с редкой непреклонностью отвергли те четыре весьма основательных аргумента, что Фафхрд с Мышеловом выдвигали в порядке самозащиты. Во-первых, по сути дела их обоих заставили всеми средствами добыть Маску Смерти (или же сделать для этого все возможное), любой ценой, не опасаясь ни гибели, ни унижений. И если бы им пришлось сражаться друг с другом, как требовало того второе условие, они, вероятнее всего, просто одновременно сразили бы друг друга, а тогда ни Шилбе, ни Нингоблю не досталось бы и кусочка маски… Кто же в здравом уме станет считать, что может соперничать со Смертью? Участь Даниуса была здесь самым сокрушительным аргументом. Во-вторых, половина волшебной Маски лучше чем ничего. В-третьих, раз у обоих волшебников оказалось по половине Маски, им придется теперь прекратить свою глупую свару, научиться сотрудничать и в будущем объединить свои и без того значительные силы. В-четвертых же, оба волшебника не возвратили Фафхрду и Мышелову обожаемых Ивриан и Влану в их живой восхитительной плоти и не избавили героев навсегда от воспоминаний о девушках, но лишь еще раз помучили обоих — а судя по всему, и девушек тоже — последней ужасной встречей. В приступе раздражительности, так неподобающей столь великим волшебникам, Нингобль совершенно опустошил весь похищенный Фафхрдом и Мышеловом домик, а Шилба испепелил его, так что тонкую золу невозможно было отличить от пепла обители, в которой встретили свою кончину Влана и Ивриан.
Вероятно, это пошло обоим друзьям только на пользу, потому что сама мысль поселиться в доме за “Серебряным Угрем”, посреди места, где погибли возлюбленные, была, вне сомнения, отвратительной, и об этом следовало подумать с самого начала.
