морской ведьме не стоялось на месте — ее так и трясло, хотя она только переминалась с ноги на ногу. В обеих руках у нее было по короткому кнуту, перепонки снаружи прикрывали стиснутые костяшки, кнутами этими она подгоняла и раскручивала с полдюжины быстро вращавшихся на полированной крышке стола предметов. Что они собой представляли, сказать было трудно, разве что все они были овальными. Судя по тому, что при всем том они казались еще и полупрозрачными, это были небольшие кольца или блюдца, сплошными предметами они быть не могли. Отливая серебром, зеленью и золотом, они быстро вращались и одновременно неслись по столь запутанным и пересекающимся орбитам, что в подернутом дымкой воздухе оставляли за собой светящийся след. Едва хоть один из предметов замедлял свое вращение и его истинная форма начинала проступать, и она тут же двумя—тремя ударами хлестко подгоняла его; если же волчки слишком приближались к краю стола, или к золотой чаше, или могли столкнуться, она уверенными движениями снова направляла их путь… Время от времени с невероятной ловкостью она подхлестывала каждый из предметов, так что он подскакивал в воздух, а потом приземлялся, не замедляя вращения и оставляя за собой тающий серебряный след.
Эти-то крутящиеся предметы и испускали свист и прерывистые стоны, которые Мышелов заслышал еще издали, из туннеля.
Наблюдая теперь и слушая, Серый убедился — отчасти потому, что серебристые трубчатые траектории над столом напоминали воздушный колодец, в который они спускались по веревке, и туннель, по илистому дну которого пришпорь им так долго шлепать, — что эти-то кружащиеся предметы и лежат в основе магии, что открыла перед ними путь в глубины Внутреннего Моря и держала его открытым. И едва только кружение это прекратится, и колодец, и шатер, и туннель обрушатся, а воды Внутреннего Моря по скалистому ходу стремительно ринутся в этот грот.
Действительно, жилистая подводная ведьма поглядела на Мышелова так, словно уже долгие часы трудилась за этим столом и, что было куда более уместным, могла еще подгонять свои волчки не меньшее время. Признаков утомления она не обнаруживала, разве что ритмично вздымалась и опадала ее плоская грудная клетка, да посвистывало дыхание за маской, да пульсировали жаберные щели.
Теперь она, казалось, впервые заметила их, Мышелова и Фафхрда, и, не замедляя движений, обратила к ним свою бронзовую маску с красными веревками на покрытом зелеными пятнами лбу и поглядела на них… голодными, похоже, глазами. Внимательно разглядев обоих приятелей, она дважды кивнула назад, за спину, словно указывая им дорогу. И тогда зеленая и серебристая королевы безмолвно пригласили героев.
Это пробудило и Мышелова и Фафхрда от оцепенения, и они дружно отреагировали. Проходя мимо стола, Мышелов почуял запах вина и остановился, чтобы взять по золотому кубку себе и другу. Каждый осушил чару, хотя содержимое отливало зеленью, потому что запах-то был правильный, и вино отдавало пламенной терпкостью.
Мышелов заглянул в чашу, зелена вина в ней не было, она до краев была наполнена кристально чистой жидкостью, которая могла оказаться водой, а могла ею и не быть. На жидкости плавала модель, едва с палец длиной, — черный кораблик. От носа его вглубь уходила тонкая воздушная трубка.
Но времени вглядываться не было, Фафхрд уже двинулся в тень, направо, а Мышелов за ним, налево. И тогда из полумрака перед Серым выступили два бледно-голубых воина, вооруженных ножами с волнистым краем. Судя по косичкам и походке в раскачку, это были матросы, хотя оба были наги и, вне сомнения, мертвы… Об этом свидетельствовал мертвенный цвет кожи, к тому же они словно не замечали толстого слоя ила под ногами, и глаза их были обращены к Мышелову выпученными белками, зрачки тоненькими полумесяцами выглядывали из-под ресниц… к тому же их носы, уши и прочие выступающие части тела были несколько, скажем, пожеваны рыбами. Позади них с громадной саблей ковылял колченогий кривоногий гном с чудовищных размеров головой и жабрами, настоящий ходячий эмбрион. Громадные, блюдечками, глаза его тоже закатились, как у покойника, отчего Мышелов вовсе не почувствовал себя бодрее, а наоборот, выхватил Скальпель и Кошачий Коготь из чехла тюленьей кожи — все трое уверенно окружили его и преградили ему путь, едва он попытался обойти их.
Возможно, было не так и плохо, что в тот миг Мышелову некогда было отвлекаться на друга. Ожидавшее Фафхрда темное пятно густыми чернилами растекалось по стене, и едва северянин переступил его границу, миновав гребнистую скалу величиной со стоящего человека, отделявшую его от Мышелова, из глубины этой мглы восстали из своего логова восемь гигантских змеев — толстых, извивающихся, усеянных кратерами-присосками щупалец спрута — чудовищного осьминога. Шевеление словно высекло в нем внутренние искры: чудовище засветилось пурпурным цветом с желтыми полосами, явив перед Фафхрдом зловещие, громадные, словно блюдца, глаза, жестокий клюв его был не меньше носовой оконечности перевернутой байдарки, и что было совершенно уж невероятно — в каждом из щупалец его было зажато по блестящему широкому мечу.
Ухватившись за свой собственный меч и топор, Фафхрд отшатнулся от вооруженного спрута и прислонился спиной к гребенчатой скале. Гребни оказались краями раковины, мгновенно защемившими сзади его куртку из выдры.
В яростном желании жить северянин описал своим мечом широкую восьмерку, едва не задев в нижней петле пол, в то время как верхняя петля словно щит оградила его. Этот двухлепестковый цветок из стали успел отразить четыре клинка из восьми, с которыми не без опаски подступал к нему осьминог. И когда морское чудище потянуло вперед конечности для очередного удара, Фафхрд успел взмахнуть топориком, что держал в левой руке, и отсек ближайшее щупальце.
Противник его громко затрубил и ударил сразу всеми мечами. Какой-то миг казалось, что защита Фафхрда окажется пробитой, но тут топорик снова раз—другой метнулся из центра образованного мечом щита, и еще одно щупальце упало вниз, а с ним и меч. Тогда осьминог отступил подалее и выпустил из трубки огромное черное облако вонючих чернил, под покровом которого он мог бы подобраться к северянину. Но пока черное слепящее облако еще подкатывало к Фафхрду, он успел запустить в чудовищную голову топором. И хотя черный туман поглотил топор, едва тот вырвался из руки, тяжелое оружие явно нашло свою цель и попало в жизненно важную точку, осьминог побросал оставшиеся мечи, к счастью, пролетевшие мимо, и щупальца его задергались в предсмертных конвульсиях.
Выхватив небольшой нож, северянин полоснул по своей куртке и шагнул вперед, оставив одежду моллюску. Презрительным жестом он как бы предложил тому отобедать, если блюдо придется по вкусу, и обернулся поглядеть, как идут дела у приятеля. Покрытый зелеными струйками крови (ничего особенного, две небольшие ранки на плече и на ребрах), Мышелов как раз перерубал последние сухожилия на конечностях троих своих кошмарных противников. Иного способа обездвижить их не оставалось, любые, самые смертельные раны не замедляли их движений — из ран не вытекало ни капли крови, какого бы там цвета она у них ни была.
С легким омерзением он мельком улыбнулся Фафхрду, и они дружно повернулись к верхним террасам. Теперь стало ясно, что Серебряная и Зеленоватая хотя бы в одном отношении были истинными королевами: вид двух страшных схваток не испугал их, они и не думали бежать, как поступили бы всякие обычные женщины. И теперь они протянули руки навстречу героям. Золотая и Серебряная маски не могли улыбаться, но тела их словно смеялись. И когда приятели двинулись вверх из тени к свету, ранки Мышелова из зеленых превратились в красные, а фиолетовая рубаха Фафхрда приобрела вовсе чернильный оттенок, им уже казалось, что ничего прекраснее женщин с перепонками между пальцев и с тоненькими жаберными дугами на шее быть не может. Свечение на верхних террасах несколько померкло, но на нижней все было по- прежнему, и шеститоновая музыка волчков как-то подбадривала… Оба героя вступили в то. темное пышное царство, где исчезают все мысли о ранах, а любые воспоминания, даже о веселейших кабачках и подвалах Ланхмара, тают как сны, и Море, жестокая прародительница и нежная любовница наша, отдает все долги.
Беззвучное могучее сотрясение, словно шевельнулась скалистая плоть земли, вернуло Мышелова в чувство. Почти одновременно жужжание одного из волчков превратилось в высокий визг и закончилось звоном. Серебряный свет в гроте запульсировал, отчаянно заметался. Вскочив на ноги и глянув вниз вдоль лестницы, Мышелов увидел неизгладимую картину: морская ведьма-чернокнижница с ржавой головой дико подхлестывала свои беснующиеся волчки, скакавшие и прыгавшие над столом серебристыми горностаями, а со всех сторон, но главным образом из туннеля, к ней стремительно неслись летучие рыбы, скаты, длинные черные ленты угрей, все угольно-черные и с разверстыми крошечными ртами.
