молодого человека, проявившего к ней внимание, и с ее стороны было бы бессердечно замутить эту радость, в особенности, если принять во внимание, что Мариэтте все равно не удалось бы разубедить подругу.
— А у женщины, бывшей с ним, — торжественно заявила Элена, щелкнув пальцами, — волосики-то крашеные и цвет — хуже некуда, во всяком случае, с моими — не сравнить. — И с гордостью тряхнула своими палево-золотистыми локонами, и, озорно взъерошив их длинными тонкими пальцами, закружилась по комнате в каком-то невиданном танце, поднимаясь на цыпочки и выписывая замысловатые па, продолжая непрестанно тараторить. — Мне кажется, что я так влюбилась в Марко Челано, что это чувство создаст вокруг него такую преграду, что он ни за что не возжелает другую женщину.
Но вот тут Мариэтта уже выдержать не могла.
— Элена! Прошу тебя! Не надо строить никаких иллюзий — слишком рано. Выжди какое-то время и посмотри, как он поведет себя в следующий раз, когда придет слушать нас.
Элена замолчала. Ее личико зарделось от нахлынувших чувств.
— Завтра он обещал прислать цветы. Вот увидишь!
Обещанные цветы так и не пришли. Элена прождала несколько дней, проклиная медлительность тех, кто их пересылает, и нерасторопность прислуги, на которую возложены обязанности относить и приносить букетики, и далее кратковременное небольшое наводнение, в результате которого набережная Скьявони оказалась ненадолго под водой, а вместе с ней и площадь Сан-Марко. В конце концов, запас выдуманных ею же самой уважительных причин для Челано исчерпался, и в течение нескольких последующих дней она вела себя непривычно тихо, казалось, ушла в себя. Потом присутствие духа вновь вернулось к ней, и она больше не упоминала имя Марко Челано. Мариэтта же, несмотря на то, что в общем неплохо знала свою подругу, ошибочно предположила, что этот дворянин оказался окончательно и бесповоротно выкинутым из головы.
Между тем обе девушки узнали о двух фамилиях достаточно много нового и интересного, все знала не кто иная, как Адрианна.
— Значит, эти Челано время от времени появляются на концертах? — Элена уже, наверное, в десятый раз требовала подтверждения.
— Да, но вместе с Торризи никогда.
И Адрианна продолжала рассказ о том, что ей стало известно. На протяжении многих веков в роду Торризи и Челано встречались купцы и рыцари, сборщики податей на службе у дожа Венеции и банкиры в соседних королевствах, школяры, музыканты и даже поэты. Некоторые подозревались в государственной измене, в убийствах, находились и такие, которых выдворяли за пределы республики, а промотанные несметные состояния уже потомками были сколочены заново, в еще больших размерах. Они всегда входили в число членов Большого Совета Тринадцати знатнейших, под чьим управлением находилась Безмятежнейшая из республик, разумеется, во главе этого совета стоял дож, не раз им оказывалась честь заседать и в числе Высшего Совета Десяти. Гораздо более мрачный характер имело их представительство в существовавшем и поныне Совете Трех, в обязанности которого вменялось выносить приговоры тем, кто подозревался в нелояльности к государству, и бросать в темницы, находившиеся тут же — тюрьма примыкала к Дворцу дожей. Ее отделял от него лишь небольшой пышно украшенный мост. Не таким уж безмятежным оказался этот город в лагуне — тут и там на стенах домов имелись особые отверстия в виде пастей львов, служившие почтовыми ящиками. И в разверзнутые пасти львам летели доносы, тайные письма, адресованные властям с указанием явных и вымышленных обвинений десятков сограждан в нелояльности. Письма эти поступали в Совет Трех, который принимал решение по каждому из них, и члены этого Совета, сами снедаемые страхом, как и много веков назад, не скупились на приговоры и сроки. Когда Мариэтта узнала об этом, то подумала, насколько же повезло им, что они до сих пор не оказались втянутыми в эти интриги и игры ни той, ни другой стороны. Ничего, когда-нибудь Элена поймет, что невнимание или забывчивость Марко Челано, не соизволившего прислать обещанные цветы, оказались благоволением Божьим, и дай Бог, чтобы их неприятности ограничивались лишь этим.
За три недели, на которые Мариэтта исключалась из хора, Элене не раз пришлось выступать в качестве сольной певицы. После концертов из уст Элены ни разу не вырвалось имя Челано, и Мариэтта предположила, что того либо не было на концерте, либо Элена не признала его, так как не исключалось, что молодой человек мог быть и в маске.
Когда Мариэтта вновь вернулась в хор, это облегчило жизнь обеим девушкам. Мариэтта снова окунулась в размеренную рутину своих прежних дней, заполненных репетициями, и так продолжалось до тех пор, пока Адрианна не разыскала их, чтобы пригласить торжественно отметить какое-то непонятное и таинственное событие.
— Я приглашаю вас обеих в Зеленый Зал для приемов к восьми часам вечера. Наши учителя и воспитатели устраивают в честь меня небольшой вечер. — На ее губах блуждала загадочная полуулыбка, когда она упредила вопрос, который вот-вот должен был последовать. — Не спрашивайте меня сейчас ни о чем. Вот когда придете, тогда и узнаете.
Вечером того же дня Мариэтту и Элену в Зеленом Зале приемов встретила Адрианна, одетая в платье с кринолином из бледно-желтого шелка. Присутствовали несколько хористок, а также ведущие музыканты во главе с самим хормейстером, воспитательницы, преподаватели в сопровождении своих жен, а кроме того, множество людей, которых девушки видели впервые, вполне похожих на высокопоставленных и знатных покровителей Оспедале. Подавали бокалы вина и ломтики дыни. В зале стоял от множества разговоров неумолчный шум, затем директор школы выступил вперед и официально приветствовал всех присутствовавших, после чего он, отступив назад, сделал поклон Адрианне, пригласив ее занять место в центре зала.
— Я так счастлива, — начала она, — увидеть здесь всех своих друзей в этот радостный и грустный для меня вечер, сообщить всем вам, что вскоре мне придется покинуть стены Оспедале, ставшей для меня родным домом на протяжении почти двадцати семи лет. Очень многие удивлялись, почему я так долго оставалась здесь, но мне было ясно, что однажды наступит день, когда придется уйти отсюда, и вот он настал. Мое решение одобрил маэстро, наш хормейстер, которому я бесконечно благодарна, и не только за то, что он сумел сделать из меня певицу, но и за то, что всегда служил мне опорой при принятии жизненно важных решений, направляя меня, помогая советом и делом. И я всегда гордилась тем, что мне выпала честь петь в Оспедале и для Оспедале. — Она повернулась к нему. — Не откажите в любезности высказать все за меня.
Учитель, кивнув, вышел из-за стола и встал рядом с ней.
— Не является секретом, что голос моей ученицы Адрианны — самый прекрасный из всех, которые мне довелось слышать за долгие годы работы здесь. И то, что она оставалась у нас в Оспедале, еще больше укрепляло репутацию нашего учебного заведения, ставшего известным в самых отдаленных уголках мира, и это большая честь для нас. Но сегодня не идет речь о славе Адрианны, а о том решении, которое подсказано ее сердцем. Имею честь сообщить всем присутствующим здесь о помолвке нашей ученицы Адрианны с синьором Леонардо Савони из Венеции!
На несколько секунд в зале воцарилась полная тишина, а затем со всех сторон раздались ахи и охи, восторженные восклицания, поздравления, пожелания счастья и недоуменные фразы о том, какая же это для большинства гостей неожиданность. Некоторые тут же стали аплодировать в адрес приземистого, упитанного мужчины средних лет, осанистого и дородного, который вначале показался гостям одним из состоятельных покровителей, приглашенных сюда руководством Оспедале. Мужчина полной достоинства походкой вышел к Адрианне и подал руку. Жених с плотным массивным затылком, крючковатым носом, с густыми бровями, придававшими его лицу чуть свирепое выражение и совершенно не гармонировавшими с его добрыми карими очами, словом, это был заурядный толстяк — но какими глазами смотрела на него Адрианна — таких восхищенных глаз у нее Мариэтте еще не приходилось видеть, жених отвечал тем же.
— Я самый счастливый человек во всей Венеции, — чуть заикаясь от нахлынувших на него эмоций, заявил Леонардо Савони и припал губами к руке зардевшейся от счастья и радости Адрианны.
Элена мгновенно по достоинству оценила его наряд — атласный сюртук нежнейших коричневых тонов и чулки со стрелками. Повернувшись к Мариэтте, не терпящим возражений тоном заявила:
