отвести ее к себе — жена была бы только рада, пытался убедить он, и даже уже повел ее к выходу, но монахини остановили его. Ему было отказано и тогда, когда он стал уверять, что через месяц-другой он снова непременно привезет ее сюда. На плечо Мариэтты легла властная рука сестры Сильвии.
— Теперь этот ребенок под нашей опекой, синьор. Мы не можем пойти против воли ее покойной матери. Это пользующийся доброй славой дом призрения.
И Изеппо ничего не оставалось, как уйти. Перед ним открылись двери, впустив в мрачный вестибюль яркий солнечный свет только что наступившего дня. Он, переступив порог, обернулся и еще раз окинул взглядом стоявшую в окружении чопорных монахинь Мариэтту. У несчастной, неприкаянной девочки руки повисли, как плети, темно-рыжие волосы в беспорядке свисали вдоль заплаканного личика, и тускло- коричневое крестьянское одеяние резко контрастировало с безупречными, белоснежными одеяниями монахинь.
— Я приеду к тебе повидаться, Мариэтта, — пообещал он.
— Никаких внезапных приездов и посещений. Все встречи лишь по предварительной договоренности, — отрезала монахиня, сделав знак привратнику запереть за ним двери.
Мариэтта не ответила. От горя, постигшего ее, она не могла говорить.
ГЛАВА 2
Три года, проведенные Мариэттой в Оспедале, превратили ее прежнюю жизнь в череду мучительных воспоминаний. Это состояние вряд ли называлось обретением равновесия, как и рано было говорить о том, что она освоилась в школе, хотя радость от пения и вокальных занятий придали ей уверенность, будто ей открылась какая-то неведомая другим тайна. Она часто делилась сокровенными мыслями с другой ученицей, своей подружкой Эленой Паччини. Так было и на этот раз, когда утром им предстояло прослушивание у маэстро ди Коро — хормейстера школы, решавшего, быть им в первом хоре школы или нет. До этого они обе числились во втором, а это значило, что петь им дозволялось лишь за решетками во время службы в расположенной тут же, на территории школы, церкви Скорбящей Божьей матери, в то время как первый выступал в Базилике, в огромном, величественном сооружении, куда на службу появлялся сам дож Венеции, или же в соборе.
— Ой, как я боюсь, — призналась Мариэтта, зашнуровывая дрожащими пальцами корсет ярко- красного платья — униформы всех девочек Оспедале. — И есть отчего — ведь от того, как мы сегодня споем, зависит так много. Дело не только в чести оказаться в составе первого хора: петь в нем означает выступать перед публикой и хоть иногда вдыхать воздух свободы.
При этих словах она даже вздрогнула, будто еще раз услышав эхо захлопнувшейся за ней три года назад тяжелой двери школы. И все же в Оспедале она поняла, что такое счастье. По своей природе Мариэтта была из тех неунывающих и жизнерадостных типов, которые почти во всем способны усмотреть лучшее, хотя нельзя было сказать, чтобы она сумела полностью приспособиться к жизни, где главенствует принцип подчинения, и, как следствие, самоограничения. Дисциплина в Оспедале соблюдалась чрезвычайно строго, и по-другому не могло быть, когда речь шла о нескольких сотнях девочек и девушек, собранных под одной крышей, но когда дело касалось самой музыки или ее изучения, воцарялась атмосфера добросердечности.
— И я боюсь взять не ту ноту, — сокрушалась Элена, расчесывая свои мягкие светлые волосы перед зеркалом, оставаясь в нижней юбке с нашитыми специальными подкладками, чтобы платье вздымалось по бокам согласно моде — в школе очень большое внимание уделялось моде. Большинство девушек уже успели одеться и направлялись из спальни вниз. — Ой, Боже мой, я, наверное, умру, если и этот карнавал придется провести в этих стенах.
После смерти родителей, ее, еще грудного ребенка, взяла на воспитание двоюродная бабушка, а когда она отправилась в лучший мир, опекун девочки, бывший адвокат бабушки, устроил ее сюда, где она числилась на положении ученицы, за чье обучение платили, — таких в Оспедале было немного. Это случилось на несколько недель позже появления здесь Мариэтты, и они, двое новичков, быстро сошлись.
Мариэтта, наконец, справилась с последней путницей, мельком взглянув на свою подружку.
— Расскажи еще, как вы с бабушкой участвовали в этой забаве.
Элена прыснула.
— Ты в самом деле решила меня разбаловать — ведь знаешь, как я люблю об этом рассказывать. Я говорила тебе, как однажды мы отправились на карнавал в красно-желто-золотой одежде? Костюмы были пошиты из остатков карнавальных одеяний, которые моя бабушка хранила у себя в сундуке с самого ее детства, понимаешь? С тех пор, как бабушка Лючия сама была ребенком! Ах, если бы ты нас тогда увидела, Мариэтта! — Она положила гребень на подзеркальник и широко расставила руки. — Мы обе — в масках, ее старое-престарое домино лилового цвета, но выглядело оно так романтично. Мы пели, плясали и уворачивались от тех скорлупок яиц, наполненных розовой водой, которые молодые парни бросали в толпу. А какие это были фейерверки! Не надо было вылезать из постели и бежать к окну, чтобы любоваться ими, как сейчас. Стоишь на площади Сан-Марко, а над тобой целый водопад разноцветных звезд. Все это я, конечно, увижу еще раз, вот жаль только, что это будет под надзором, и то, если понравлюсь сегодня маэстро.
— Верю, тебе должно повезти, но нам надо торопиться, а не то опоздаем к завтраку.
Мариэтта надела на шею медальон с выгравированной латинской буквой «П» — начальной буквой слова «Пиета». Эта традиция восходила к четырнадцатому веку, когда и была основана эта школа, но раньше сиротам, обучавшимся здесь, при поступлении выжигали ее на ноге. Несколько десятков лет назад от этого варварского обычая отказались и ограничились ношением медальонов.
Элена, последовав совету Мариэтты, быстро надела свое красное платье. Ее так разволновал собственный рассказ, что она никак не могла успокоиться.
— Когда я стану одной из примадонн первого хора — другой будешь ты, — мне кажется, меня назовут Розой Пиетийской.
Публика нередко награждала певиц подобными титулами, их заслуживала та из них, которая пела лучше всех в хоре. Нынешняя примадонна Оспедале делла Пиета, молодая женщина по имени Адрианна, снискала известность во всей Европе под псевдонимом Венера Пиетийская. Мариэтта не сомневалась, что и Элена вполне заслуживала такой титул. Светло-золотистыми волосами, фарфорово-розовым личиком, маленьким, чуть вздернутым носиком и очень красивым ротиком и глазами такой поразительной небесной синевы она, действительно, чем-то напоминала розу и по праву могла считаться эталоном «венецианской» красоты. По всей Венецианской республике женщины, большей частью брюнетки, обращались к помощи красителей, чтобы добиться этого восхитительного золотистого оттенка.
— А как бы мне себя назвать? — задумалась Мариэтта, которая тоже с радостью отдалась этим мечтам об успехе в Оспедале. — Что-то ничего на ум не идет, что действительно подошло бы ко мне.
Элена удивленно вскинула брови, явно не понимая, как это ее подруга могла не знать или забыть, чему была обязана большинством делаемых ей комплиментов.
— Очень просто — Пиетийский Огонь!
Мариэтту это явно смутило.
— Ты что, считаешь, что мои волосы такие уж рыжие?
— Да нет, что ты! — Элена со смехом ухватила Мариэтту за плечи и поставила перед зеркалом в роскошной серебряной раме. — Какой прекрасный цвет — красный, словно медь на солнце, и одновременно темный, как бронза при свечах. Именно этот оттенок так любил великий Тициан. Но это еще не нее — остальное ты сама должна решить, разве не видишь?
Мариэтта критически присмотрелась к своему отражению: красиво причесанные волосы блестели, тонкая шея томно изгибалась. Она считала, что ее ровные белые зубы и глаза были лучшим, что есть у ней, и все девушки завидовали темным длинным ресницам, но больше… Убей Бог, больше в себе она ничего не
