Далее она продолжала описывать Париж, показавшийся ей большей частью средневековым городом с одними лишь Елисейскими полями, величаво протянувшимися через его центр. Там были сотни лавок, лавочек и магазинов, где можно приобрести любую, даже самую восхитительную шляпку, какую только душа пожелает, но на каждом шагу можно встретить и нищих, и голодных, и убогих, которые, собираясь у дверей монастырей, выклянчивают подаяние. В одной из близлежащих деревень, писала Элена, солдаты жестоко разогнали мирную демонстрацию крестьян, протестовавших против непомерно высоких податей, и в малообеспеченных слоях населения росло недовольство, которое совершенно игнорируется дворянством. Как же все это отличалось от ее дорогой Венеции, где во время карнавала представителей всех сословий общества объединяло одно лишь веселье, этого ни за что не могло быть на земле Франции.
— Может быть, и действительно в этом лечении есть какой-то смысл, — прокомментировала написанное Эленой Адрианна, складывая листок.
— А мне кажется, судя по ее описанию, что это не доктор, а просто какой-то шарлатан, — суховато заметила Мариэтта.
— Может, и шарлатан, — не стала спорить Адрианна, — но у него есть хорошие результаты, и поэтому его можно простить. Когда мы будем писать Элене ответ, должны сообщать только хорошие новости. У нее очень доброе сердце, и она никогда не испытает к тебе черной зависти за то, что ты забеременела раньше ее.
Мариэтта кивнула в знак согласия. Она очень обрадовалась тому, что забеременела, и от всей души желала того же Элене. Стадия тошноты и рвоты по утрам миновала, и она с удовлетворением отмечала, что день, когда она подарит своему Доменико наследника, приближался. Мариэтта ни на секунду не сомневалась, что у нее родится мальчик. Доменико поддразнивал ее за такую уверенность, но она, сама не понимая почему, была абсолютно в этом уверена. Мариэтта понимала и то, что сдержанность Доменико в выражении его радости объяснялась неудачами его прежней супруги, как и его постоянное беспокойство и забота о ней, чтобы она, не дай Бог, переутомилась и лишний раз не нервничала.
Однажды, когда он выразил желание переставить маленькую шкатулочку с принадлежностями для шитья на другой столик, чтобы Мариэтте не пришлось утруждать себя, она рассмеялась и крепко прижалась к нему своим молодым и здоровым телом.
— Посмотри на меня! Неужели ты не видишь, что я бодра и здорова? И поэтому я обещаю тебе, что все будет в порядке.
Он положил руки на бедра, почувствовав сквозь пышные складки просторной юбки, как они непривычно широки, куда там его покойной Анджеле до Мариэтты, у той бедра были узкими, и вообще она имела мелкую кость, и теперь Доменико нисколько не сомневался в том, что его пышущая здоровьем супруга сделает их брачный союз совершенным до конца, подарив ему однажды такого же здорового сына и наследника.
Когда Доменико ушел, Мариэтта извлекла из шкатулки распашонку, которую она шила для ее будущего первенца. Воткнув иголку с ниткой в нежный батист, она замерла в раздумье, и шитье легло на колени. Она поняла, что неуверенность и беспокойство Доменико лишний раз доказывало, что мысли его все еще занимала Анджела.
Неожиданно ее память вернулась к событиям последних нескольких месяцев, когда она продолжала обследование дворца. Однажды утром она отперла дверь в одну из комнат, которая на плане обозначалась, как его кабинет. Там стоял массивный стол с инкрустированной столешницей, ореховые книжные шкафы, масса разного рода документов в выдвижных ящиках. Она не переступила порог этой полузаброшенной комнаты, наоборот, даже попятилась — чувство было таким, будто получила увесистую пощечину, увидев три портрета Анджелы. Вместе с одним из них, который она видела впервые, два уже знакомых стояли у стены, и Доменико мог постоянно видеть их перед собой, когда уходил сюда работать. С тех пор она больше никогда даже не заглядывала в этот кабинет.
Примечания
1
2
3
4
5
6
