и окрасило кружева в красный цвет. — Вот! Вот что тебе нужно! Тебе нужно пить побольше винца! — Его раскрасневшееся одутловатое лицо оказалось буквально в нескольких сантиметрах от нее. — Это поможет тебе понести от меня!
Филиппо использовал любую возможность, чтобы лишний раз унизить ее. Если случалось, что они на людях оказывались в обществе тех, кто привел с собой детей, он тут же принимался тормошить любого из них, стараясь изобразить себя несчастным, вынужденным этой противной бесплодной бабой дарить свою любовь чужим детям, хотя всем и каждому было известно, что Филиппо терпеть не мог детей. Он расточал комплименты любой беременной женщине, заботливо осведомляясь о ее самочувствии, превознося ее цветущий вид, красоту и чувство долга, которое она свято соблюдает по отношению к своему счастливчику-мужу. Как и покойный Марко, Филиппо обладал тем особым неизъяснимым и опасным обаянием, которое принимало для многих людей вид великодушия и душевной щедрости. Но что же касалось Элены, то она насквозь видела его фальшь и что за этим скрывалось лишь желание в очередной раз поиздеваться над ней, сделав ей больно.
Сейчас Элена, чтобы ненароком не обидеть Филиппо, превозмогая себя, выпила немного вина, и вскоре его внимание было отвлечено Альвизе, которому вручили лютню и заставили петь похабную песенку. Когда Альвизе был трезв, он хорошо играл и весьма недурно пел, и даже теперешнее состояние нисколько не отразилось на его таланте, и его не смог заглушить глубокий баритон подпевавшего ему Филиппо. Им подтянул и Витале. Улучив момент, Элена тихонько выбралась из-за стола и ретировалась в спальню. Ожидавшая ее служанка не стала горько сожалеть по поводу испорченного платья — в конце концов, это лучше, чем синяки да шишки.
Поначалу Элена заставляла себя сдерживать данное Мариэтте обещание не видеть Елизавету, осведомляясь лишь о ее здоровье, в действительности же все оказалось не так просто. Если Элена заходила в лавку масок, очень часто случалось так, что девочка тоже вбегала сюда, либо она видела, как ее дочь играет с детьми Адрианны. И, помимо своей воли, Элена подумывала о том, чтобы иметь возможность видеть девочку чаще, попытаться сблизиться с ней и установить какие-то отношения, которые обычно существуют между теткой и племянницей.
Елизавета очень страдала, когда прекратились ставшие уже традиционными еженедельные прогулки с Мариэттой, которые они совершали, чтобы от-нести очередное письмо папе. Теперь, если они с мамой куда и выходили, так это всего лишь на рынок, чтобы купить продуктов. Елизавета любила убежать чуть вперед и потом ждать, пока дойдет мать, а если им случалось переходить какой-нибудь мостик, перекинутый через канал, каких в городе было множество, Елизавета непременно должна была вдоволь напрыгаться на его ступеньках.
Мариэтта понимала, что если бы не работа, она просто не смогла бы противостоять этому угрожающему однообразию дней. В те ночи, когда беспокоившие ее думы о Доменико не давали ей уснуть, она набрасывала халат и отправлялась вниз, в мастерскую, где до рассвета занималась масками. Работа расслабляла ее, снимала напряжение, возвращала ей спокойствие и присутствие духа, снова даруя то состояние, которое она знала еще в детстве, когда вместе с матерью маленькой девочкой трудилась в их деревенской мастерской. Эти тихие часы, проведенные в полумраке мастерской при свете мерцавшей свечи, придавали ей силы и уверенность, что можно жить и без Доменико, пока его нет рядом. Если бы он знал об этом, был бы очень доволен.
В эти ночные часы родилось и еще что-то новое в ее жизни. Решив порадовать девочку, Мариэтта из остатков шелка изготовила для нее небольшую полумаску, украшенную крохотными искусственными цветочками. Все, кто видел это изделие, искренне восторгались и расточали похвалы, и Мариэтта решила сделать еще несколько подобных на продажу. Эти маски стали необычайно популярны, и Мариэтта продолжала изготавливать самые разнообразные, предназначенные для детей. Однако спрос на них оставался по-прежнему высоким, и теперь уже ей пришлось привлечь к этой работе еще двух женщин, своих помощниц. Мариэтта не забывала и о масках для взрослых, на смену прежним, довольно простеньким фасонам, пришли замысловатые, полные загадочности и даже драматизма маски, новые линии, доминировавшие в них, лишь способствовали их успеху. Леонардо по заслугам оценил ее старания. Не прошло и года, а новый его магазин стал местом, куда шли за оригинальными, единственными в своем роде масками для любого возраста и пола. Вскоре маски, изготовленные или задуманные Мариэттой, постепенно стали вытеснять остальные, которые продавались в старом магазинчике Леонардо. Здесь же имелись для обозрения не только фасоны масок, но и образцы материалов, из которых они изготавливались, и теперь покупатель мог не только выбрать что-то по своему вкусу из готовых изделий, но и заказать для себя нечто совершенно неповторимое.
Мариэтта любила иногда пройтись с Эленой до кафе «У Флориана» и выпить там чашечку кофе. Они по-прежнему предпочитали появляться на этих прогулках в масках, хотя вендетта уже утихла, но Филиппо не мог и подумать о том, чтобы позволить супруге встречаться с женой своего заклятого врага Торризи, хоть и разбитого наголову.
Каждая из них с удовольствием принимала у себя Бьянку, если кто-нибудь из сестер-монахинь, будь то Сильвия или Джаккомина, приводили ее к ним в гости. И их крестница, которая на глазах превращалась в молодую девушку, своим присутствием облегчала и одной, и другой их беды, столь разные, но которые вынуждены были переживать и Мариэтта, и Элена, каждая по-своему.
Доменико по прошествии почти года в застенках заболел, и в этой связи его перевели в камеру, находившуюся несколькими этажами выше в другой части тюрьмы. Себастьяно, случайно услышав об этом, тут же передал новость Мариэтте.
— Хочу вам сообщить, что Доменико болел, но теперь он уже полностью оправился от болезни.
Она не стала докучать ему вопросами, которые рвались из нее.
— Пожалуйста, расскажите, как все было.
Себастьяно передал ей все, что ему довелось узнать. Врач, для которого не было ни заключенных, ни предателей, ни опасных преступников, а лишь больные, сумел настоять на том, чтобы Доменико немедленно перевели в камеру с лучшими условиями и оставляли там, пока опасность не минует. Но лечение на том не кончилось. Врач проявил себя человеком, для которого врачебный долг был превыше всего, и стал требовать, чтобы для Доменико Торризи восстановили полностью все его прежние права и никогда больше, учитывая состояние его физического здоровья, не возвращали назад в застенки «колодца». Это, в общем и целом, встретило понимание, хотя из соображений безопасности его переводить назад под крышу Дворца дожей также не собирались.
— А что же решили относительно писем? — с жадностью спросила Мариэтта.
Себастьяно лишь с сожалением покачал головой.
— Право получать письма, а также писать их до сих пор ему не предоставлено.
Мариэтта с большим разочарованием услышала это. Она по-прежнему продолжала передавать для Доменико корзины с продуктами в тюрьму, включая и те вина, которые он больше всего любил. Так прошел год за ним второй и уже наступал третий.
В канун Нового года карнавал обычно достигал своего пика, и Мариэтта засиживалась в магазинчике до самого утра. Когда колокольный звон и веселье возвестили о наступлении нового, 1794 года, она впервые с тех пор, как Доменико заключили в тюрьму, вдруг серьезно задумалась о том, как много времени уже прошло. Оставив лавку на попечение продавцов, она поднялась наверх взглянуть, не разбудил ли Елизавету треск новогоднего фейерверка, но девочка мирно спала.
Мариэтта подошла к окну спальни, и, раздвинув портьеры, стала смотреть на разноцветные ракеты, прочертившие небо над переулком. Она подумала, что сейчас, может быть, и Доменико видит их, и при этой мысли ее сердце забилось сильнее. Может быть, этот Новый год станет действительно новым в их судьбах и принесет с собой его освобождение? К сожалению, наихудшие прогнозы Доменико оправдывались — нынешний дож Венеции оказался слабым человеком, не лидером. Его ничего не стоило переубедить любому авантюристу, что касалось того, чтобы прислушаться к предостережениям наиболее прозорливых и умных лидеров оппозиции, на это у него не хватало решительности. Зато говорили, что он плакал от отчаяния, узнав об оценках его как лидера. Мариэтта считала, что надежды на улучшение в перспективе не было, да и быть не могло, но продолжала страстно верить в то, что все в конце концов как-то изменится, и не
