последнее время, и все приводимые ею доводы казались ей вполне убедительными. Однако держать эту глухую линию обороны становилось с каждым днем все труднее, поскольку размышления об их предполагаемой реакции на ее поведение зачастую отнимали у нее гораздо больше сил, чем то самое общение, которого она так старательно избегала. Но, в общем и целом, эти две женщины, питомцы Оспедале, как и она сама, по-прежнему были и оставались для Элены самыми близкими на свете людьми, и вопросы их бытия и благополучия и по сей день волновали ее, да и чувство Элены по отношению в ним не менялось ни на йоту. Но пока Доменико находится в тюрьме, они с Мариэттой не смогут общаться, как прежде, — так казалось Элене.
Мучимая угрызениями совести, Элена презирала себя за то, что так и не сумела собрать веских доказательств, которые могла бы использовать на суде защита Доменико. Ничто не могло разуверить ее в том, что если бы она в свое время воспользовалась бы своей хитростью или просто бы прислушивалась повнимательнее, о чем за запертыми дверями часами бубнили ее муж и его братья, она, несомненно, добыла бы неопровержимые доказательства существования заговора против Торризи, вынашиваемого в стенах дворца Челано. Чувство вины за допущенную неудачу, никогда не покидавшее ее, стало с новой силой мучить ее тогда, когда она задавала себе вопрос о том, как ей жить с собой дальше, возникавший в ее голове каждый раз, стоило ей лишь вспомнить о том, что Мариэтта, находившаяся уже на пятом месяце беременности, уже скоро должна произвести на свет второго ребенка, а горячо любимый ею мужчина, ее муж, без всякой вины мучается в тюремной камере.
Снова и снова мысли Элены вертелись вокруг одного и того же вопроса: что еще было в ее силах предпринять, чтобы исход не был столь трагичным и в чем именно проявилось ее неумение, повлекшее за собой события столь трагичные. Какой несчастной чувствовала она себя, когда прикладывала ухо к стене, в надежде услышать что-то важное, как старательно, да еще к тому же коря себя, она обыскивала стол и ящики Филиппо, ворошила его бумаги, надеясь натолкнуться на что-то, что могло бы послужить свидетельством заговора против Торризи, вынашиваемого этим конклавом! «А все ли я сделала, чтобы найти эти доказательства?» — в тысячный раз спрашивала себя Элена. Ответа на этот вопрос она не знала. Как же она могла быть спокойной, если ощущение совиновности тяжким камнем висело у нее на душе?
— Сестра Джаккомина и Бьянка снова придут сегодня после обеда во дворец, — объявила Элена, когда они с Мариэттой сидели за чашкой горячего шоколада, которым потчевала их хозяйка дома.
— Как у них продвигается работа с каталогом? — поинтересовалась Адрианна.
— Продвигается понемногу. Скоро уже должны закончить, — улыбнулась Элена. — Если сестра Джаккомина не утонет в этом море книг! Она даже иногда путается, что уже занесено, а что нет. Но Филиппо ей это прощает, да и я всегда с нетерпением жду их прихода. Когда Бьянка начинает упражняться на своей флейте, мне иногда кажется, что где-то во дворце живет птичка, которая восхитительно поет.
— Да, с тех пор, как ты ее стала учить еще маленькую на свирели, она успела многого достигнуть, — ностальгически-задумчиво заметила Мариэтта. — Если бы ты тогда ее не подтолкнула к этому, она просто запуталась бы в этой бескрайней музыкальной стране под названием Оспедале.
— Это все ты, Мариэтта. Ты помогала ей гораздо больше, чем я.
Адрианна предпочла сменить тему, и Мариэтта, глядя на Элену, заметила, что в целом ее доброе отношение к ним не изменилось, хотя никак не могла уразуметь, что же держит Элену в таком странном, непонятном напряжении, когда она приходит к ним. Из-за этого Адрианна, например, уже даже не знала, стоит ли ей появляться в палаццо Челано, к тому же Элена, похоже, стала приглашать ее теперь туда намного реже, нежели раньше. И дело все не в тревоге за Бьянку, в этом Мариэтта не сомневалась, Элена выложила бы им тут же.
— Давай как-нибудь в самое ближайшее время выберемся на прогулку, — предложила Мариэтта, надеясь на то, что, когда они окажутся с глазу на глаз, ее подруга будет словоохотливее.
— Непременно выберемся, — даже как-то чересчур поспешно и горячо согласилась Элена, — но давай лучше дождемся весны. Ты ведь знаешь, как я себя чувствую на холоде. — Она торопливо взглянула на часы. — О, мне действительно надо уже уходить.
Этот столь откровенно надуманный подтекст поверг Мариэтту почти что в шок. Ее даже зло взяло — Элена никогда не имела обыкновения жаловаться на холод, не раз во всеуслышание заявляя, что он, дескать, наоборот, придает ей силы.
— Это дурацкие отговорки, Элена! Что с тобой происходит? Мы ведь тебя почти не видим в последнее время, а если ты соизволишь придти, так сидишь, будто на иголках, все время пытаясь улизнуть пораньше лод любым предлогом, даже таким явно фальшивым, как этот.
Элена, готовая уже подняться, чтобы попрощаться и уйти, так и замерла, явно сбитая с толку этой гневной тирадой Мариэтты. Кровь ударила ей в лицо, ей стало настолько стыдно, что она лишилась дара речи. Да и вздумай она здесь объяснять, что заставляло ее избегать их, Мариэтта и Адрианна сразу же поймут, какая она дура, к тому же еще вдобавок трусливая. А вот этого ей уже просто не вынести. Она сказала первое, что пришло ей в голову:
— Я познакомилась с очень многими людьми за последние месяцы — вот они и отнимают у меня все мое время. Ведь новые друзья всегда такие требовательные и жадные до общения.
— Старые не меньше, в особенности, если желают тебе добра и пекутся о тебе, — очень спокойно вставила Адрианна. — Причем из самых лучших побуждений.
— Я знаю! — чуть пугливо ответила Элена. Казалось, она вот-вот бросится бежать отсюда, совершенно не ожидая, что конфликт, зревший уже давно, достигнет своей кульминации. Потом, к ее же собственному ужасу, из груди вырвался сдавленный стон, шедший, казалось, из глубины сердца, и сама она была удивлена не меньше своих подруг. — О-ох, а что же вы хотите от меня, если ребенок мой вдали от меня, если одна из вас беременна, а другая окружена счастливыми детьми!
Выпалив это, она круто повернулась и рванулась к дверям. Адрианна попыталась удержать ее, но она, сердито отбросив ее руку, выбежала из дома. Мариэтта хотела броситься вдогонку, но Адрианна, встав, загородила ей дорогу.
— В таком состоянии с ней говорить бесполезно. И не расстраивайся! Я завтра схожу к ней и поговорю, когда она придет в себя.
Элена и сама уже ждала, что Адрианна придет к ней, и была готова принять ее, когда та появилась во дворце и стала объяснять, что ее так тревожит.
— Я ужасно вела себя вчера вечером, — извинялась Элена. На ней был домашний бархатный халат, в котором она до сих пор, не переодевшись, восседала у туалетного столика, после танцев до утра и сна до полудня.
В глазах Адрианны засветилась улыбка.
— Мне приходилось видеть тебя и не такой, особенно твои первые дни в Оспедале мне никогда не забыть.
На лице Элены появилась едва уловимая гримаса шутливой озадаченности.
— И как это меня оттуда не выгнали? — Она повернулась на вертящемся стуле и, глядя Адрианне прямо в глаза, искренне заявила. — Я не испытываю никакой ревности по отношению к тебе и Мариэтте и никогда не испытывала. Никто не может быть доволен так, как я, что у Мариэтты будет второй ребенок.
— И ей, и мне это хорошо известно. Так что тебя беспокоит?
Элена отвела взор.
— Я и сама не могу понять. — В ее тоне чувствовалось нежелание отвечать на подобного рода вопросы. — Все, что я могу сказать, это то, что мне лучше какое-то время побыть одной. Может быть, со временем я смогу видеть и тебя, и Мариэтту, но пока, я прошу вас, проявите терпение по отношению ко мне.
— Тебе не надо нас просить об этом. Это точно, что ни она, ни я не можем тебе помочь?
Элена отрицательно покачала головой.
— Точно.
Вскоре после этого Адрианна, распрощавшись, ушла, и Элена не стала ее удерживать. И она сама, и Адрианна понимали, что этот разговор и этот визит ничего не изменили, но сейчас вряд ли было что-то, что могло исправить положение.
— Нам остается лишь дождаться, пока она не осознает свою проблему полностью и не сможет тогда вернуться к нам, — философски заметила Адрианна, и Мариэтта была вынуждена согласиться с этим.
