Я оказалась на мели. Ситуация безвыходная, пришлось обратиться к брату за помощью. Очень- очень-очень надо, Ларри, пожалуйста, одолжи денег. Моего брата никогда не трогало загрязнение атмосферы, не мучила совесть за состояние окружающей среды, не волновала борьба зеленых. Ларри основал, по его собственному выражению, «Фонд Порока», то есть все средства он вкладывал в казино и компании, производящие сигареты, алкоголь, оружие. Полный остолоп, конечно, но далеко не нищий. «Ставь на порок» — так звучал его финансовый девиз.
— А у меня все вложено, — ответил на мою просьбу Ларри. — И вообще, бабки тебе не помогут.
Само собой. Заранее ведь знала ответ, могла бы и не трудиться. Ларри, как и все остальные, уверен, что аутизм безнадежен и неизлечим. Да и сочувствие ему неведомо, в отличие от Дэниэла, которому душевная черствость вроде бы положена по диагнозу. Однако именно Дэниэл при виде чужих слез начинал рыдать. Чтобы Эмили никогда не плакала, я осыпала ее конфетами, а чувствуя свои близкие слезы, мчалась в ванную — умываться холодной водой. Зато мой брат, человек как будто совершенно здоровый — если забыть о том, что он живет среди орущих попугаев и пребывает в убеждении, что несмотря ни на какие экономические кризисы, люди будут покупать все необходимое для своей скорейшей кончины, — отказал в помощи единственному племяннику.
Несколько дней спустя Ларри сам позвонил. Случай уникальный, поскольку звонки через Атлантику слишком дороги для такого скряги. В связи с неурожаем, сообщил Ларри, китайцы решили спасти зерно, уничтожив всех воробьев. Эту ошеломляющую новость он то ли где-то услышал, то ли прочитал, то ли узнал на одном из миллионов форумов, из которых не вылезает. Его звонок застал меня за чтением вечерней сказки Дэниэлу. Точнее, я пыталась читать, чтобы удержать ребенка в постели.
— Ну и что? — сказала я, не дождавшись продолжения.
Брат молчал.
— Дальше-то что, Ларри?
В трубке — долгие мили глухого безмолвия.
— Не могу… — наконец прорезался голос Ларри. — Слов нет… чтобы описать… никакой язык не способен выразить всю глубину моего…
— Вообще-то с описанием ты отлично справился, но
— Птицы… — простонал Ларри. — Их. Травят. Газом.
Мы уселись в кружок — Энди, Дэниэл и я.
— Мама! — сказала я.
— Энди! — сказал Энди.
— Дэниэл! — сказал Дэниэл.
— Точно! Ты — Дэниэл! — Я обнимала его, щекотала, смеясь от гордости за своего сына, — гордости, неведомой тем, кто не жил с ребенком, неспособным в три года назвать свое имя.
А Энди отчаянно замотал головой:
— Нет, Мелани! Никаких местоимений. Дэниэл еще не готов.
— Ладно, — послушно отозвалась я, мысленно отметив это правило, как и все другие советы Энди. — Больше не буду.
Энди собрался продолжить игру, но вдруг запнулся и погладил меня по плечу. Его взгляд лучился такой нежностью, что я отвела глаза.
— Не надо так переживать, — прошептал он.
— Энди!
— Мама!
— Дэниэл!
Позже я спросила Энди, можно ли попробовать научить Дэниэла говорить «Меня зовут Дэниэл».
— Попробовать можно. — Энди лежал на полу, восстанавливая силы после чертовски утомительного «урока», во время которого Дэниэл опять летал в синем пластмассовом креслице по комнате. — Но, прежде чем сложить три слова, он должен твердо усвоить двусложные фразы.
Я кивнула, глядя на него сверху вниз. Энди протянул руку, я помогла ему подняться. Мы замерли на секунду, не разнимая рук. Ладонь у него сухая и теплая. А глаза цвета полыни.
— Дак! — вдруг сказал Дэниэл, увидев нарисованного Эмили утенка.
Энди подскочил к нему, наградил шоколадкой.
— Дональд Дак! — сказал он.
— Дак! — настаивал Дэниэл.
— Дона Дак! — отозвался Дэниэл, и, схватив его за руки, Энди устроил ему «карусель».
— Я тоже хочу! — кинулась ко мне Эмили.
Я кружила ее, крепко обхватив запястья, а она заливалась колокольчиком, моя доченька, моя маленькая подружка.
Мебели в гостиной почти не осталось, зато полно места для игр, беготни и полетов.
Врачиха-логопед стала просто огромной; живот едва умещался на коленях, будто привязанное к талии пушечное ядро. Я снова пришла к ней, поскольку она обещала заняться Дэниэлом, если он сможет произнести хоть несколько слов. Но стоило мне переступить порог кабинета, как все мои мысли сосредоточились на том,
— Когда ждете? — спросила я и поразилась, услышав в ответ:
— Через два месяца.
А я-то решила, что она может родить в любую минуту. Разве что двойня?
— Это четвертый, — объяснила докторша, поняв причину моего удивленного молчания. — После третьего мышцы уже не те. Как увидишь положительный тест на беременность — отказывают тотчас. Выбрасывают белый флаг и ныряют к самым коленкам.
Я молча кивнула. Я умирала от зависти к этой женщине, которую воображение рисовало почему-то рядом с грузным бородатым мужем, в окружении безупречных детей. Как бы мне хотелось еще раз пережить это чудное время: прислушиваться к пинкам крошечных пяток, по утрам прижимать ладони к животу, здороваясь с малышом, и считать недели до встречи с ним.
Мой сын катал паровозик по краю красного коврика на полу кабинета. Подобрав складки широкой юбки, докторша опустилась рядом на корточки.
— Привет, Дэниэл! Ну, как поживаешь? — произнесла она со своим жизнерадостным американским выговором.
«Привет» было бы достаточно. Чересчур много слов сразу, подумала я и оказалась права: Дэниэл предпочел игру слишком сложному диалогу.
— Я вижу, ты паровозики любишь? Умница.
Никакой реакции.
— Давайте я попробую? — осторожно предложила я. — Просто чтобы вы знали, что он у нас умеет, если, конечно, захочет.
Докторша явно боролась с сомнениями: сняла очки, задумчиво потерла лоб. Ее щеки цвели россыпью веснушек, совсем как у меня во время беременности. И пальцы чуточку распухли — помню, и у меня так было.
— Ладно, — позволила она наконец. — Хотя на мой взгляд, мы теряем время.
Я устроилась на коврике напротив сына. Посмотрела на Дэниэла, затем на паровозик. Протянула руку, и два моих пальца «побежали» от ступни Дэниэла вверх, а я уставилась на них, в изумлении открыв рот: что это они творят? Вот уже и до живота добежали! А теперь принялись щекотать моего мальчика! Как только Дэниэл поднял на меня глаза, я отвернулась: знать ничего не знаю, не ведаю, никого не щекотала. Пальцы
