Она помнила тепло и нежность в его серых глазах, пока он держал ее в руках, ожидая прибытия лекаря.
Когда она в следующий раз пришла в сознание, то обнаружила, что лежит в одной из роскошнейших комнат дворца бывшего наместника и у дверей этой комнаты стоит круглосуточная охрана. У постели постоянно дежурили два медикуса, следивших, чтобы она не делала резких движений, вовремя ела и пила необходимые для более быстрого выздоровления препараты. Ни охрана, ни лекари не отвечали ни на один из ее вопросов, кроме касающихся ее собственного самочувствия. Она испугалась и затихла.
А через день к ней зашел Ралернан. Он был ненормально вежлив и общался с ней, как с высокородной леди, – и ненормально же холоден. В глазах его словно возникла какая-то стена, за которую она не могла пробраться, как ни пыталась. Он сказал, что они победили и что все остальное он расскажет ей более подробно, когда она окончательно поправится. Она спросила, может ли она увидеть Л'эрта или Варранта. Он сказал, что сейчас это невозможно, и просил вернуться к данному разговору позже. И исчез на неделю.
Керри не знала, что перед Ралернаном возникла неразрешимая для его моральных устоев дилемма. После «выяснения» ее истинного пола он окончательно запутался в своем отношении к «адъютанту». За последнее время привязанность эльфа к «мальчишке» значительно усилилась. А в тот день, когда Ралернан держал ее истекающее кровью хрупкое тело в своих руках, он впервые понял, что это было нечто большее, чем просто привязанность. Та легкость, что он ощущал, находясь рядом с Керри… Ни с одной эльфийской красавицей ему не было так же хорошо и уютно… В тот день… он понял, что готов отдать все, что у него есть, – лишь бы только еще один раз увидеть ее улыбку и погладить встрепанные рыжие вихры, в которых запуталось солнце.
Но… битва за Керхалан фактически положила конец освободительной войне. Да, конечно, кое-где еще оставались вооруженные группы некшарианцев, не желающих сложить оружие даже после уничтожения (а точнее – исчезновения) Наарона, но эти группы были разобщены и серьезной угрозы уже не представляли. Уничтожение их было делом времени.
И значит… значит, Ралернану как единственному выжившему наследнику династии, правящей до вторжения Некшарии, предстояло занять трон Абадосса. Раньше он ничего не имел против такого варианта развития событий. Раньше… до того, как полюбил Керри. Он категорически не хотел делать ее просто своей любовницей, но сделать женой не мог – аристократия никогда не одобрила бы настолько неравный брак, и жизнь Керри банально оказалась бы в смертельной опасности. Терзаемый желанием и сомнениями, Арриера предпочел временно надеть маску холодного безразличия и разобраться с этим чуть позже.
После второго посещения Арриера охранный караул Керри претерпел изменения: добавили еще двоих стражей. Видимо, Ралернан счел охрану недостаточной. Одним из новых стражей был совсем молодой паренек-эльф, со свежими еще нашивками синих молний на плече. Стоять в охране ему было явно скучно. Керри попыталась понемногу разговорить его – и ей это удалось. Сначала она болтала с ним о нейтральных вещах, об обстановке в городе и о планируемых празднествах, а потом как-то раз ненавязчиво спросила, где же его начальник. И прежде чем его успели прервать другие стражи, паренек проговорился, что Варрант убит.
Что было после этого, Керри помнила плохо. Кажется, она пыталась отчаянно драться с охраной, требуя, чтобы ее немедленно выпустили. Кажется, она кричала, пока не сорвала голос. От резких движений подживающие раны открылись снова и сопровождались тяжелой горячкой. Несколько дней она висела между жизнью и смертью. Больше она ничего не спрашивала. Услышать такое же про Л'эрта она панически боялась и надеялась только на то, что вампира уничтожить практически невозможно.
Прошло почти полтора месяца. Раны от стрел почти зажили, ей разрешали самостоятельно вставать и даже гулять по городу – разумеется, под эскортом охраны. Она ходила, вдыхая весенний воздух, и все не могла поверить, что Варранта больше нет. Что никогда она не сможет прикоснуться к его пахнущей вереском теплой коже, запустить руку в пушистый шелк золотых волос, утонуть в бездонно-голубых глазах. Слез не было, была только боль, свернувшаяся в тугую пружину на самом дне души. Постепенно она привыкла и к этой боли.
В день торжественных празднеств по случаю победы повстанцев ее тоже выпустили, но – строго под охраной. Керри уже устала от своего эскорта и воспользовалась первым же удобным случаем, чтобы улизнуть от них. И сейчас она брела по улицам вечернего города в одиночестве, пиная попавшие под ноги камешки. Ей было грустно и одиноко. И ощущения эти усиливались, когда она то и дело натыкалась на веселые подвыпившие группки отдыхающих и на целующиеся парочки. На очередную парочку она натолкнулась очень не вовремя. Они спрятались в нише старой арки, увитой зеленью. Юбка девушки была задрана выше талии, и Керри имела возможность наблюдать, как рука ее кавалера гладит правильной формы бедра. Незнакомка постанывала и прижималась ближе к своему мужчине.
Под ногой Керри громко хрустнула какая-то ветка. Незнакомка в нише дернулась и повернулась в ее сторону, встречаясь глазами. На лице ее застыли испуг и смущение. Придерживая расстегнутый лиф платья, она метнулась прочь.
– Я… не хотела… мешать… – Извинения прозвучали как-то глупо, но вылетели сами собой.
Из арки вылетел сдерживаемый смешок:
– Честно-честно?
Сердце Керри ухнуло вниз и заколотилось в бешеном темпе. Не может этого быть, не может, не бывает так. Но голос был так знаком!
– Л'эрт? – спросила она почти шепотом. И двинулась вперед, силясь разглядеть лицо в тени.
Он стоял, небрежно опершись о каменную стену. Волосы рассыпались по плечам растрепанным темным облаком, черная рубашка была расстегнута и ярко контрастировала с прозрачно-белой кожей. В ярко-синих глазах танцевали смешинки.
Она радостно завопила:
– Л'эрт! – и прыгнула ему на шею.
Он уже откровенно расхохотался, обнимая ее:
– Да, сегодня женщины меня однозначно любят!
– Я… я боялась, что тебя убили! – Она шмыгнула носом, утыкаясь лицом в холодную кожу его груди. В глазах зачем-то стало мокро.
– Мышонок, ты все перепутала. Меня убили лет так семьсот назад. Слегка поздновато плакать по этому поводу.
