Я уже, оказывается, и забыл, что такая бывает.
Порылся в карманах байковой больничной пижамы, вынул оттуда следующую, изрядно мятую никотиновую палочку, чиркнул колесиком зажигалки.
Да пошел он в жопу, этот Викентий, вместе со всеми его идиотскими запретами.
Затянулся поглубже, с интересом проследил за заковыристым маршрутом бегущей куда-то по своим срочным собачьим делам мокрой и потрепанной жизнью больничной псины.
Вздохнул.
И – чуть не ослеп от внезапно зажегшегося яркого света.
…Здра-а-асьте!
Тетя Ася приехала…
И Викентия с собой притащить не забыла. Вот ведь, блин, как не вовремя-то. Достанется мне сейчас, чувствую.
На орехи.
За курево в неурочном месте и в неурочное время.
Причем – от обоих.
Ладно, хорошо еще, что хоть бить точно не будут, по причине моей общей болезности и возможного ухудшения и без того хренового состояния. А это уже некоторая фора.
Отбрешусь уж как-нибудь.
Мне не привыкать.
Но неожиданно Викентий только подмигнул незаметно, а Аська головой покачала чуть укоризненно и сразу же улыбнулась.
Даже с некоторой гордостью улыбнулась.
Типа вот такой вот у меня мужик, смотрите.
Чуть оклемался – и опять за старое.
Сломать можно, согнуть – никогда.
…Я улыбнулся в ответ, добил в две затяжки сигаретину, отправил окурок в окно и попытался соскользнуть с подоконника вниз как можно более молодцевато.
Вроде бы получилось.
Ну и то – ладушки…
Пожал руку врачу, поцеловал жену, аккуратно уселся на койку.
Сижу, жду.
В конце концов, кто здесь больной, которому нужно сочувствовать и которого надо развлекать и отвлекать?
…Аська, умница, ситуацию сразу же, естественно, просчитала. И будь я здоровым, вломила бы по первое число.
А потом бы еще и поглумилась над телом покойного.
Типа не был бы покойничек таким идиотом…
У моей женушки в этом отношении хрен забалуешь.
Я ею, честно говоря, вообще горжусь временами.
А временами – элементарно побаиваюсь…
– Ты, гляжу, – вздыхает, – уже получше, чем с утра все-таки выглядишь. По крайней мере, не такой бледно-зеленый. И мешки под глазами чуть поменьше стали вроде. Даже покуривать уже начал в форточку, как трудный подросток. Скоро, думаю, и девочками местными начнешь интересоваться. Видела тут одну с утра, очень даже ничего проблядешка. А я весь день на иголках, как дура. На девчонок наорала, оператора зачем-то уволила. Чуть эфир не сорвала, так дергалась.
Я хмыкаю.
– Извините за причиненные неудобства, мадам телеведущая. В следующий раз постараюсь исправиться. Только скажи, что мне в той истории делать-то нужно было? Голову пониже нагибать, чтобы вообще не задело? Или лучше – чуть повыше, чтобы уж сразу и наверняка?
– Дурак, – говорит Аська.
Плачет, отворачивается, и быстро, чуть ли не бегом, семенит из палаты.
Эдак – бочком-бочком.
Очень уж ей не нравится, когда ее кто-то заплаканной видит…
…Я что, опять что-то не так сказал?
Только соберешься с силами, решишься наконец рассказать любимой женщине о том, что ты вообще-то хороший, о том, как на самом деле сильно ее любишь, и – на тебе. Обязательно перед этим делом сморозишь какую-нибудь такую херню, после которой все признания в любви будут выглядеть обычными тупыми и никому не нужными извинениями.
И – вроде все это как-то помимо моей воли происходит.
Типа как самопроизвольный запуск баллистической ракеты с разделяющимися ядерными боеголовками случается.
Вскочил с койки, как мог быстро рванул следом за любимой.
Ну как рванул…
По стеночке, по стеночке.
Но конечностями все равно, как показалось, достаточно резво передвигал.
На пределе возможного, что называется.
– Ась! – кричу в коридор как можно громче. – Ась, вернись! Вернись, дура, я все прощу!
– Сам дурак! – слышу всхлип с того конца коридора.
И сразу же вижу: там, далеко, в полутьме узкие лопатки под небрежно накинутым на плечи белым медицинским халатом.
Плачет, кажется.
– Тебе голову от другого лечить надо, не от сотрясения! – снова всхлипывает. – А от сотрясения, наоборот, надеюсь, все на место встанет! Иди назад, в палату, придурок безголовый. Я сейчас вернусь. Только умоюсь и лицо заново нарисую…
Я снова по стеночке плетусь в палату.
Мне немного стыдно.
А из угла, оседлав задом наперед стул, за разыгравшейся сценой с интересом наблюдает поблескивающими стеклышками очков Викентий, ехидный, как самая ехидная на этом свете тварь, и невозмутимый.
Вот сволочь.
Любитель дешевенькой мелодрамки.
Ну да ладно.
Сочтемся как-нибудь.
…Усаживаюсь на краешек кровати, вопросительно взглядываю на него и достаю из кармана пачку сигарет.
Смотрю на Викентия, тот кивает, и я закуриваю.
А вместо пепельницы, думаю, можно и блюдечко от чашки с чаем приспособить вполне.
Ничего с ним от этого не случится.
Мы в студенческие годы в соседней кафешке на проспекте Маркса всегда так делали.
Там тоже официально курить нельзя было.
Причем строго-настрого…
…Тем временем в палату возвращается подновившая слегка макияж любимая женщина.
Вздыхает, присаживается на краешек оставшегося свободным стула и тоже лезет в сумочку за сигаретами.
Разврат.
Если сейчас еще Викентий и коньяка притащит, то вообще.
Всю жизнь бы так болел.
Телефон есть, компьютер есть, Интернет тоже в наличии.
Книги Аська наверняка привезла.
