таки не на дискотеке, и тут музыка не орет. Во сколько тебя ждать-то вечером?
Теперь замолкает уже она.
Нет, не потому, что ей стыдно, что она наорала на больного.
Какой я, на фиг, для нее больной!
Я для нее еще со вчерашнего вечера выздоравливающий…
Просто думает девушка.
Считает варианты, стараясь при этом не морщить высокий, красивый лоб профессиональной телеведущей.
Она у меня умница.
Сам выбирал.
Есть чем гордиться, чего уж там…
– Так, – вздыхает наконец, – по моим расчетам, не раньше пяти. Может, в шесть. Вечернего эфира у меня сегодня нет, так что сразу, как закончу в Останкино, заскочу к массажистке, потом в солярий, потом – к тебе.
– А тебе не кажется, любимая, – ехидничаю я, – что мне может показаться обидным стоять в очереди после массажа и солярия?
– Вот еще, – фыркает Аська, – ты там, насколько мне известно, не умираешь, а как раз даже совсем наоборот. А выздоравливающему мужчине просто необходимо видеть жену, у которой все в порядке и все на месте, а не зареванную по его несчастной судьбе, квохчущую клушу в засаленном рваном халате.
Я опять хмыкаю.
И опять потому, что мне ей совершенно нечего возразить.
Я ж говорю – умница.
Да еще к тому же и красавица.
Ладно, проехали.
– Уговорила, согласен на пять. Самое главное, постарайся, чтобы твои пять не превратились в «часиков эдак в семь-восемь»…
– А вот этого – не дождешься, – чеканит. – У вас в шесть часов персонал уже, говорят, как правило, расходится. А некоторые медсестры-нимфоманки наоборот остаются. Так что между пятью и шестью часами вечера я у тебя в палате как штык, любимый. А пока чмоки, мне пора на работу лететь…
И – сразу же отключается.
Сколько уже с ней живу, никак не могу эту ее поганую привычку перебороть. Заканчивать разговор тогда, когда собеседник к этому еще совершенно не готов. И чувствует себя, прям точь-в-точь как я сейчас, полным и совершенно немыслимым идиотом. И даже где-то немножко подкаблучником, тайным для окружающих.
М-де…
Ничего, прорвемся.
Встаю, беру со столика пачку сигарет, грязное блюдце с окурками и потихонечку волоку свое тело в сортир.
Война, извините, господа, войной, а обед и перекур извольте по расписанию…
…Первая сигарета, кстати, оказалась на этот раз вовсе не такой мучительной, как ожидалась.
Ну покашлял чуть-чуть.
А потом даже умудрился получить от процесса некоторое удовольствие.
Хотя, разумеется, утренний кашель курильщика еще никто и ни разу не отменял.
За все, блин, в этой жизни почему-то приходится платить.
Даже за такое, казалось бы, вполне невинное, по сравнению со всем остальным, времяпрепровождение…
…Наконец прокашлялся, почистил зубы и вернулся в койку.
Книжку, что ли, почитать?
Открыл томик Хайяма, полистал, задумался.
Да и отложил почему-то.
Хочется чего-нибудь полегче.
Того же Хафиза, к примеру.
Вот уж кто любил себя и умел радоваться жизни на всю катушку…
Аське бы он точно понравился.
Жаль только, что она вообще этот слой восточной лирики просто терпеть не может.
Причем причины этой нетерпимости лично мне совершенно не понятны.
Что он Гекубе, что ему Гекуба…
Ладно, потом разберемся.
И Хафиза потом почитаем.
Или Саади.
Полистаем, осторожно переворачивая хрупкие от времени страницы чужой человеческой жизни.
Но – потом.
Сейчас, увы, оказывается, – не то настроение.
К тому же как раз завтрак принесли.
Вполне себе, кстати, приемлемый по вкусовым и прочим качествам, хоть и совершенно какой-то казенный, клейкий, сероватого цвета, абсолютно безо всякой любви приготовленный.
А что я, собственно говоря, хотел-то?
Больница, в конце концов.
Даже не гостиница.
И – не санаторий…
…А потом, не успел я толком допить мутный и слабенький больничный кофе, в мою палату запорхнула непрерывно что-то щебечущая и хихикающая медсестричка Люси. И я был совсем не уверен, что сделала она это исключительно для того, чтобы померить мне явно уже вполне нормализовавшееся давление.
Ну если только от ее чересчур активной и даже слегка навязчивой близости могло вверх скакнуть.
Но это – явная провокация, даже и к бабке не ходи.
Да, давненько вас, Егор Арнольдович, таким наглым и недвусмысленным образом прямо на рабочем месте приходовать никто не пытался.
По крайней мере, таких коротких и сексуальных белых медицинских халатиков мне наблюдать еще как-то не доводилось, а я, знаете ли, не первый день на этом свете живу.
И – далеко не монах, что называется.
Но такое видел только во времена своей студенческой юности, в старой доброй немецкой порнухе.
Там, где вообще никакого действия и никаких реплик, кроме «майн гот» и «даст ист фантастиш». И если я еще не ослеп и правильно помню пропагандировавшиеся в этих фильмах художественные ценности, то никаких других предметов одежды ношение подобного рода халатиков совершенно не предполагает.
Хорошо еще, что не успела она мне пижамную больничную куртку до локтя закатать (игриво наклоняясь то по одну, то по другую сторону моего тела и пристраиваясь при этом то точеным локотком, то полной тугой грудью, то какой другой открытой частью вполне себе сексуального организма прямо к моей безвинно напрягающейся мошонке), как следом за ней в палату ввалился хмурый, как осеннее небо, небритый, как подмосковный подлесок, помятый, как утренняя простыня, и похмельный, как самый последний грузчик, добрый доктор Викентий.
А то – всякое могло произойти, понимаешь.
Я же все-таки в конце концов живой, а не из этого самого хваленого современной химией силикона…
А девушка, если отбросить всякие подробности типа слишком тяжелой нижней челюсти, придававшей всему ее облику нечто слегка лошадиное, и немного отвисшей задницы, – вполне себе ничего.
Самый сок.
И вполне готовая к употреблению.
А мне-то это зачем?!
М-де…
