личное ученичество.»
«Но что же это такое? Чего именно ты не знал?»
«Я говорю о Высшей Реальности. О том, в постижении чего бессильна обычная мудрость этого мира.»
«И ты твёрдо уверен в этих своих словах?»
«Нет, не вполне… — признание далось (кому?) непросто… — Но дело в том, что я боялся поступиться личной свободой, и потому хотел разрешить все проблемы, не поступая в ученичество ни к кому из мудрых, которым открыто высшее. И так я едва не вступил на ужасный путь…»
«Но чем он ужасен? Неведением? Нежеланием терять себя в обмен на какие-то тайны? Но как бы ты стал решать какие-то проблемы — если бы не ты сам, а кто-то во всём распоряжался тобой?»
«Да, и у меня были такие сомнения. Но как же тогда подняться на тот уровень, который даёт право постижения высших тайн?»
«Но я никак не могу понять: о каком уровне ты говоришь? И — о недостатке каких именно знаний? Или может быть, ты полагаешь, что тебе недостаёт каких-то нравственных качеств?»
На этот раз вопрос остался без ответа. Должно быть — там, откуда исходили прежние, такой информации не было…
«Но тогда представь: вот допустим, тебе удалось создать новые, более совершенные телесные оболочки, и в них уже обитают человеческие души. Было бы у тебя чувство, что за это они отныне — в вечном неоплатном долгу перед тобой как создателем, и потому любой произвол о твоей стороны должен быть покорно ими принят?»
«Нет… Я же не собирался создавать ни бесправного раба, ни тем более — зомби, тело без души, которое кто угодно сможет подчинить себе и использовать кому-то во вред. Моей целью было именно — более совершенное тело для свободной, полноправной, высокодуховной, самосознающей личности. Но я столького не знал… Я доверился не тем… Мне дали знания о Высшем…» — мысль вдруг почти ощутимо заметалась в тупике противоречий.
«Но вот скажи: мог бы ты, к примеру, вложить в них сразу по нескольку взаимоисключающих программ — чтобы они постоянно ощущали какую-то вину перед тобой из-за невозможности соответствовать внутренне противоречивому идеалу? Или — программы, запрещающие пользоваться приспособлениями, прямо предусмотренными в их конструкции? Например: крылья — и стыд уподобляться птице, солнечная батарея — и требование подзаряжаться только от розетки?»
«Нет, конечно… Но я хочу сказать совсем не о том…» — внезапное чувство приближения к запретному пределу не дало оформиться ответной мысли.
«Или навязать им — телесно, а в чём-то и духовно иным разумным существам, чем ты — своё отношение ко всему и свои представления обо всём? Или даже внушить им, что всё, чем живут они, что имеет для них значение — ложное и низшее, и им надо, отбросив это, пуститься на поиски чего-то иного, что, возможно, ничем их не привлекает или просто им непонятно?»
«Нет! Конечно, нет! И я не понимаю, почему ты спрашиваешь о таком…» — тревога становилась всё сильнее. В самом деле — почему? Ведь он (кто?) действительно не считал себя способным на такое…
«Или потребовать соблюдения каких-то унижающих достоинство личности ритуалов, запретов — поскольку иначе они якобы не спасутся или не очистятся от какого-то греха или несовершенства, якобы изначально присущего их природе? И что вина за сам этот грех или несовершенство и за все возможные последствия тоже каким-то мистическим образом лежит на них самих, но никак не на тебе?»
«Нет…» — он (кто?) хотел что-то ответить — но мысль будто застыла в ужасе перед какой-то преградой, которую страшно было не то что пытаться преодолеть, но даже приблизиться к ней.
«Или, наконец — потребовать от одного из них принести другого в жертву как знак личной верности тебе? И может быть, даже только в последний момент остановить его — чтобы он почувствовал, как низок он и как велик ты?»…
Обрыв… Вихрь мыслей, эмоций, в котором смешалось всё. Запретное прорвалось в сознание…
(Так, значит… сознание — не иллюзия?)
…И снова были какие-то — то ли большие, то ли малые времена, полные огромным напряжением, выплеском смыслов. Уже — как бы облечённых в плоть идей, образов, проблем конкретного мира… Но тут само время будто замкнулось в кольцо — как плазмида, отделившаяся от бактериальной хромосомы — и оно поплыло прочь, и остался лишь след — чего-то большого, страшного. Какого-то ужаса, борьбы…
…И вот ещё мгновения (или целая вечность?) — и снова он (кто?) стоял у знакомой двери, но коридора не было — вместо него в проёме с вибрирующим грохотом проносилась серая стена, вдоль которой, как в тоннеле метро, тянулись толстые чёрные кабели. И это тоже длилось всего мгновения, затем стена за дверью стала постепенно замедлять ход — и в ней открылось помещение, тускло озарённое мерцанием пламени. И, как только контуры дверных проёмов аудитории и этого помещения совпали — пол под ногами мягко дрогнул, движение замерло, и вибрация прекратилась. И он понял: когда-то он уже видел подобное. Ряды раскалённых металлических столиков, по которым удивительно синхронно (и каким способом!) прыгали знакомые ему люди, сопровождая каждый прыжок хоровым выкриком нецензурного слова (надо признать, подходящего по фонетике. А он его куда-то не вписал…), далёкий голос, бормочущий что-то про тигров и драконов… Хотя, кажется, в тот раз не было двоих (сразу возникли ассоциации — «философ» и «зоолог»), которые в ближнем к двери углу комнаты усердно бинтовали стонущего третьего (он так же ассоциировался со словом «староста»)…
— … Веры в тебе мало, вот ты и грохнулся, — сказал философ.
— Веры… — всхлипывающе повторил староста. — Да какой такой веры, во что? Я вообще зачем сюда пришёл? Нам высшую мудрость обещали… И сколько я уже состою вместе с вами в учениках, упражняюсь непонятно в чём и зачем, и повторяю галиматью про тигров и драконов… А там — давно мог получить диплом, работать по специальности. И хоть бы кто-то объяснил: ну что я смогу дать человечеству, прыгая на заду в замкнутой общине? И что постигну сам для себя? Хотя я согласен — тренировкой можно достичь многого, но вот вопрос — зачем? Если это — давайте начистоту — и вовсе не тайны биополя, и не восточные единоборства? И нам не объясняют ничего толком, и для практической жизни оно ни к чему?
— А духовная самореализация? — возразил зоолог, с треском отрывая бинт. — Что, скажешь, и в этом плане оно тебе ничего не дало? Ты вспомни — каким ты сюда пришёл, какая суета тебя всерьёз волновала — работа, учёба…
— Да я уже и не понимаю, какой такой самореализации мне не хватало! Был, кажется, нормальным человеком, совсем не в разладе с самим собой… Знал, как мне жить, что делать…
— Так это тебе только казалось, — ответил философ. — А как поймёшь, что это не так — значит, в самом деле чего-то духовно достиг. Ну я, например, тоже мог там сейчас преподавать философию — и что?
— А тут — что? Ушли из города, из университета, и торчим где-то в горах… И ладно ещё — повезло со здоровьем, можем выполнять эти трюки, через которые будто бы постигается высшая мудрость — а например, какой-нибудь инвалид с детства? Ну, не сможет он встать на голову, рубить кирпичи ребром ладони или вот так прыгать через всю комнату, как мы — и он уже недостоин высшей мудрости, она для него закрыта? Уж если несовершенен физически — так не подняться ему и духовно? А там в университете учатся и такие…
— А ты думал, тут тебе институт европейского образца по изучению биополя? — возразил зоолог уже не так уверенно. — И, может быть, он даже научные труды издаёт? Нет, тут надо быть достойным высшей мудрости…
— Так я повторяю вопрос: инвалид с детства — недостоин? Или инвалид афганский войны — недостоин? Ну, и что за высшая мудрость, если так решается, кто чего достоин? И я ради этого ушёл оттуда, где мог стать учёным — чтобы стать здесь экстрасенсом! А в цирковые акробаты, в десантники или в монастырь я идти не собирался! Мне говорили, тут нетрадиционными для европейской науки методами овладевают координацией плотного и тонкого тел, изучают биополе — вот я и пришёл сюда! И ничего не изучаю, только повторяю веками отработанные трюки, и жду непонятно какой и в чём самореализации! Ну
