принесённые ему матерью. Он умеет изменять сенсоры и сенсорные поля, держась в пределах электронных схем всех стандартных моделей; он забавляется, заставляя разлаживаться мелкие механизмы. Мать требует от него многого, и вследствие этого он, боюсь, начал баловаться снадобьями, которых она не одобряет, — говоря себе, что они увеличивают его восприятие и способности применять Силу, но в действительности, как мне кажется, просто потому, что знает, что она не одобрила бы.
Я отлично вижу, что создал. Мон Мотма, мой друг Бейл — все те, кто пытался заручиться моей поддержкой и помощью для противодействия росту власти Палпатина… Я могу лишь умолять вас постараться понять меня, так как знаю, что сделанное мною простить невозможно.
Я постараюсь как-то передать эти заметки вам. Если у меня не получится, то боюсь, что все поверят самому худшему, сказанному обо мне. Я пытался принимать по возможности наилучшие решения… И молюсь, чтобы вам никогда не довелось увидеть, к чему они привели.
Для вас я расписываюсь в своей никчёмности,
Наздра Магроди.'
Лея сложила заметки и сунула их в карман Т-скафандра.
«Боюсь, что все поверят самому худшему, сказанному обо мне…»
При всей своей Силе, коль скоро Император погиб, Роганда не присоединилась к немедленно последовавшей всеобщей грызне за власть — возможно, потому, что Ирек был слишком молод, чтобы использовать свои способности Силы, а возможно, потому, что могущественные военачальники, вроде Верховного Адмирала Трауна, имели против Роганды что-то такое, что Роганда считала неодолимым… например, сравнение ДНК Императора и малолетнего Ирека, доказывающее, что в действительности мальчик не был сыном Палпатина.
А возможно, эта женщина просто не нравилась Трауну.
Подобной точке зрения Лея от души сочувствовала.
И тогда Роганда отправилась сюда, на родную планету, где сама провела детство, где ей удастся вырастить и обучить сына никем не замеченной и где, как она знала, Джедаи оставили по крайней мере некоторые материалы, помогающие обучению. Вырастить и обучить его до тех пор, пока его нельзя будет больше игнорировать.
Она задумалась, а готовила ли вообще Роганда собственного ребёнка только для того, чтобы тот заменил Палпатина.
Все куда как больше походило на то, обеспокоенно подумала Лея, будто Роганда намеревалась взрастить не нового Палпатина-. а ещё одного Дарта Вейдера.
Глава 19
— Мастер Люк? — Это было очень важно. — Мастер Люк?
Ему требовалось очнуться, выйти из этого, перейти обратно из мирной подводной темени в мир яви. Он устал, его тело отчаянно нуждалось в отдыхе. Без отдыха вся Сила, какую он мог привлечь для самоисцеления, пропадёт втуне, как если б он пытался наполнить водой кувшин прежде, чем заделает дырку в донышке.
Нога у него болела, неистовствующая инфекция и повреждения, вызванные усилиями, превратили в кровавую ношу то, что первоначально было просто перерезанными сухожилиями и сломанной костью. Все мускулы и связки казались растянутыми и разорванными, и каждый сантиметр тела болел так, словно по нему стучали молотками. Сны ему снились неприятные. Каллиста-.
Что могло быть столь важного на другой стороне, что не могло подождать?
После того как Каллиста удалилась — или, возможно, когда она ещё лежала в его объятиях, положив голову ему на плечо в послелюбовной истоме, — он постепенно погрузился в более глубокий сон. Он видел, как она уходит в юность, оставшуюся на Чаде, скачущая по волнам за гладким, чёрно-бронзовым сай'ином — каштановые волосы блестят, волны разбиваются над её головой; или сидящая в одиночестве на внешнем буе, глядя, как солнце погружается в море. В голове у него вновь прокручивался их разговор: Ты говоришь так, словно ты изучала их. Они, можно сказать, мои давние соседи…
Только они с Каллистой находились уже не в тёмном кабинете, где оранжевые слова появлялись на чёрном экране, словно звезды на закате. Они, скорее, сидели бок о бок в том старом Т-70, который он продал за гроши, чтобы оплатить свой с Беном проезд на «Тысячелетнем Соколе» уже целую вечность назад.
Его удивляло, что он не знал Каллисту ещё тогда. Что она не всегда была кем-то, кого он знал.
Они стояли на скалах над каньоном Нищего, попеременно передавая друг другу старый макробинокль, наблюдая через него за неправдоподобно медленным продвижением цепочки бантхов среди скал противоположного края: эти неуклюжие животные двигались быстрее, чем можно было предположить по их виду; сухой ветер развевал покрытые песком плащи их всадников, и заходящее солнце резко сверкало, отражаясь от металла и стекла
— Никто так и не придумал, как отличить охотничью партию от передвижного дома племени, — сказал Люк, когда Каллиста подправила фокус, — и никто никогда не видел детей, или подростков, или что там у них есть, — никто не знает, не являются ли некоторые из этих воинов самками, или хотя бы есть ли у песчаного народа самцы и самки. По большей части, когда видишь песчаный народ — или даже хотя бы слышишь, как рычат бантхи, — то просто как можно быстрее направляешься в другую сторону.
— Кто-нибудь пытался когда-нибудь завести с ними дружбу? — Она вернула ему бинокль, смахнув с глаз брошенную на них ветром прядь волос. На ней по-прежнему был тот мешковатый серый комбинезон, который она носила в прежнем сне, но лицо у неё теперь было чистым и лишённым шрамов, и выглядела она менее напряжённой, менее измотанной, чем раньше. Он был этому рад, рад видеть её счастливой и непринуждённой.
— Если кто и пытался, то не уцелел, чтобы рассказать об этом. — Люк просто по привычке просканировал свою сторону края каньона и скалы внизу. Он не заметил никаких признаков тускенов, но, впрочем, их часто не замечали. — В Анкорхеде был один трактирщик, которому взбрела в голову светлая мысль попытаться привлечь их на свою сторону, — по-моему, он хотел заняться пустынным пиратством. Он заметил, что они совершают набеги на посадки ттики и деб-деба — это сладкие фрукты, которые выращивают в некоторых оазисах, — и наварил в перегонном кубе подсахаренной воды, желая посмотреть, нельзя ли будет её использовать для заключения с ними сделки. От неё они, предположительно, делались пьяными в хлам и, кажется, очень любили. Он наварил ещё одну партию, и они вернулись и убили его.
Люк пожал плечами:
— Может, им не нравилось чувствовать себя хорошо.
Она повернулась к нему, её серые глаза расширились, словно у узревшей некое откровение.
— Но это же все объясняет! — воскликнула она. — Это ключ к тому, откуда они происходят!
— Что? — переспросил поражённый Люк.
— Они в родстве с моим дядей Дро. Тот терпеть не мог отлично проводить время и не считал, что это следует делать и всем прочим.
Люк рассмеялся, и вся алмазная твёрдость, выкованная тьмой, джедайская сила его сердца, преобразовалась в свет. Он бросил машину в крутое пике вниз с тропы.
— Вот это да! Это означает, что твой дядя Дро состоял в родстве с моей тётей Кули…
— А это значит, что мы с тобой давно потерявшиеся кузены!
Люк изобразил преувеличенное вздрагивание, как при узнавании; они смеялись как дети, несясь по тропе.
— Погнали! — крикнул Люк. — А то опоздаем, — уже за полдень, а мы должны быть там в шестнадцать ноль-ноль. — Тень спидера трепетала, тянулась за ними, словно влекомый по скалам серо-голубой шарф.
«Шестнадцать ноль-ноль, — подумал Люк. — Шестнадцать ноль-ноль. Уже за полдень, а мы должны быть там в…»
«Шестнадцать ноль-ноль!»
Он с криком пришёл в сознание, словно его окунули в кислотную ванну боли. Все болячки и ушибы, нанесённые ему борьбой с дройдами, обрушились на него, словно рухнувшая стена; он подавил стон, и Трипио воскликнул:
— Слава Создателю! Я боялся, что вы никогда так и не вернётесь!
