Свой радиоаппарат я выключил. Сапоги гулко стучали по каменным плитам. Эхо шагов раздавалось в пустоте с удвоенной силой. Приближаясь к стенам, сверкающим холодным блеском, я видел свою неясную тень на мостовой. Я шел, как мне приказал Арсеньев, поворачивая в обе стороны устье аппарата, и считал шаги. Отсчитав четыреста, повернул обратно. Пока мне не удалось ничего обнаружить. Красный глазок внутри шлема — указатель радиоактивности — светился слабо, что говорило лишь о незначительных следах излучения, но его свет усиливался, когда я приближался к стенам. Я поднял голову. Там, выше, стены резко обрывались под черным небом. Я шел еще с минуту, когда вдруг услышал за собой шаги.
Это не было эхо.
Все мое лицо покрылось потом. Теперь я был уверен, что за мной кто-то идет, и этот «кто-то» — не человек. Я неожиданно остановился — шаги утихли, шагнул вперед — они раздались снова.
Меня охватил гнев. Обернувшись, я сорвал с плеча лучевое ружье, навел его и, наклонившись, как для прыжка, принялся вглядываться в глубь улицы. Она была пуста. С минуту я тщетно напрягал глаза, потом перекинул ружье через плечо… и услышал звук шагов… Поднял ружье — шаги раздались снова… Ну да! Звук, который я принимал за шаги, издавала пряжка ремня, ритмично постукивавшая о складки комбинезона, а я принимал этот близкий, у самого уха, шелест за эхо шагов.
Пристыженный, я повернулся. В этот момент над зданием один за другим появились три красных огня. Они вспыхнули и начали медленно спускаться, таща за собой хвосты пурпурных искр. Я прибавил шагу и вскоре увидел Арсеньева: он стоял на эллиптической возвышенности.
— Кажется, здесь, — сказал он.
Мы свернули в сторону. Там открывался неглубокий тоннель; вход в него был похож на выгнутую книзу, разверстую пасть кита. Сходство усиливалось висевшими над входом короткими стеклянными шипами или клыками. Внутри было темно. Арсеньев включил фонарик и вошел, я — за ним. Дорога вела вниз по наклонной поверхности, извивавшейся спиралью.
Мы спускались долго. Иногда в стенах открывались овальные отверстия других тоннелей. Тогда Арсеньев бросал взгляд на стрелку индукционного прибора: мы шли все время по следу невидимого кабеля. Вдруг мы услышали совсем другой звук — под ногами был металл. Путь преградили три большие трубы, идущие от стены к стене. Между ними струился колеблющийся свет. Мы с трудом протиснулись под самой нижней трубой. Я влез первым и зажмурился, ослепленный.
Перед нами была залитая светом наклонная дорога. Еще шагов двадцать, и появился большой зал. Потолок его переливался рассеянным зеленоватым блеском, как поверхность моря, освещенная солнцем. Свет то усиливался, то ослабевал. Зал был круглый, с двух сторон ограниченный выступающими откосами. Тонкая пленка глазури на каменных стенах, хорошо заметная при ярком освещении, доказывала, что здесь когда-то пылал небывалый жар. Под откосами лежали не расплавившиеся до конца цилиндры из белого вещества, похожего на фарфор. С потолка из отверстий, откуда торчали обломанные, оплавленные трубки, свисали десятки оборванных проводов. Но не этот хаос загадочных устройств так поразил нас, что мы, окаменев, остановились у входа.
В дальней стене виднелась большая вогнутая поверхность, по которой двигались змеевидные линии — длинные кривые линии, светившиеся синим и белым светом. Иногда они соединялись в пучки, колебались и снова расходились в разные стороны. Это были словно ожившие участки огромной карты. Это и была своеобразная карта.
Присмотревшись к ней внимательно, я увидел, что за стекловидной поверхностью простирается глубина, полная огней, мелких искр и больших, как лампы, шаров, которые вращались, удалялись, приближались, скрещивали свои пути и проходили мимо друг друга.
Я услышал дыхание Арсеньева: он стоял рядом со мной. Перед нами двигались эклиптики, рассыпались букеты звезд, а черная густая туманность покрывала, словно туча, группы пульсирующих светил. Иногда пространство прорезывал яркий луч, словно гоня одну из планет, а она, вращаясь медленно, тяжело и спокойно, показывала нам контуры неизвестных материков. Там, где свет только брезжил, поднимались и опускались архипелаги звезд.
Было очень жарко. На потолке пульсировал свет, и наши укороченные тени на освещенном полу то расплывались, то вдруг заострялись.
— Где мы находимся? — спросил я недоуменно. — Это какой-то планетарий?
Арсеньев молча направился вперед. Мы миновали середину зала. За одним из откосов открывался круглый коридор, лишь слабо освещенный падавшим из зала светом.
Арсеньев дошел до середины зала, когда я обернулся, чтобы еще раз полюбоваться необычайным планетарием.
— Там словно небо… звезды… — сказал я. — Но что означают эти светлые линии? — И вдруг я задрожал от волнения. — Там… Земля.
Я подбежал к прозрачному экрану. Из темноты вынырнул шар в перламутровом блеске далеких облаков. Он медленно вращался. Над ним темнела Луна в начальной фазе. В пространстве, усеянном звездами, Земля, матово светящийся шар, подходила все ближе и ближе. Ее путь уже искривлялся. Тут я увидел, что в глубине идет Венера. Я узнал ее по мягкому блеску, более светлому, чем земной. Из нее вырывался луч, доходивший до Земли и заливавший поверхность облаков ярким светом.
— Что это? — прошептал я, хватая Арсеньева за плечо.
Он молча поднял руку и указал на что-то, чего я до сих пор не замечал: два вырезанных на камне круга, перечеркнутые в одном месте прямой линией.
— Что это значит?
— Теперь уже ничего, — ответил Арсеньев. — Уже ничего… Инертное движение однажды запущенного механизма, которое будет продолжаться…
Он не кончил, повернулся и вошел в темный тоннель. Тоннель был не очень широкий, так как, раскинув руки, я мог дотронуться до обеих стен. Несколько раз пришлось нам переступать через невысокие пороги, состоявшие из ряда конусообразных выступов. Дальше тоннель шел горизонтально. Потом в глубине появился свет, направлявшийся к нам: это было отражение нашего фонаря. Дорогу преграждала стекловидная плита, плотно вставленная в круглое сечение тоннеля. Арсеньев попробовал приподнять ее. С одной стороны в стене был выступ, словно там скрывалась ось этого стеклянного клапана. Но плита не поддалась — то ли механизм не работал, то ли нам не удалось привести его в действие. Астроном на минуту задумался и направил луч света на преграду. Стекловидная масса частично поглощала свет. В тусклом ослабленном блеске виднелась остальная часть тоннеля: он расширялся в виде воронки.
— Придется прибегнуть к ружью, — сказал Арсеньев.
Мы отступили к повороту. Арсеньев пригнулся и жестом приказал мне сделать то же. Я встал позади него, стараясь не терять преграду из виду. Астроном посветил себе, установил прицел, потом навел ружье и нажал спуск. Грудь обдало жаром. По тоннелю промчалась желто-фиолетовая молния. Стекло мгновенно покраснело, по нему разбежались трещины, как от удара ножом. Ослепленный, я зажмурился, а когда открыл глаза, Арсеньев выстрелил еще раз. Пронзительно зазвенели осколки. Мы подождали еще секунд тридцать — сорок, чтобы они остыли. Путь был открыт. Арсеньев первым вошел в расширяющуюся часть тоннеля и вдруг остановился, предостерегающе подняв руку:
— Осторожно…
Изнутри до нас доходило слабое дуновение. Потом полный покой, после которого воздух снова начинал плыть, но уже в обратную сторону.
— Дыхание… — невольно шепнул я.
Движение воздуха в ту и другую сторону повторялось регулярно. Арсеньев постоял, соображая, что делать, потом тихо проговорил:
— Ружье в руку…
Я спустил плечевой ремень, обвил его вокруг кисти. Арсеньев шел так близко, что я мог бы дотронуться до его спины. Вдруг в коридоре потемнело.
— Наклонитесь, — донесся до меня его приглушенный голос. — Тут тесно.
Вокруг нас все громче шумел струящийся воздух. Сейчас он как раз делал медленный теплый выдох. Арсеньев зацепился рюкзаком за стены, повозился чуть-чуть, потом попятился и загородил плечами весь проход. Я протянул руку. Он что-то делал с ремнями.
