любимого человека. Заметить его может только совершенно чужой человек, и то лишь при первом взгляде, потому что потом, привыкнув, он не увидит ничего.
«Что ж, — подумал я, — каждый из этих сотен людей, которые идут теперь отдыхать в свои уютные апартаменты, взял с собой к звездам земные дела; ведь перед путешествием в бесконечное пространство их нельзя было отряхнуть, как отряхнули мы от наших ног пыль Земли».
ПАРК В ПУСТОТЕ
На следующий день в одиннадцать часов по земному времени должен был начаться первый самостоятельный полет «Геи». В подковообразном зале рулевого управления в ожидании этой торжественной минуты собралось почти три четверти экипажа.
Астрогаторы Тер-Аконян, Сонгграм, Гротриан и Пендергаст, главные конструкторы Ирьола и Утенеут, атомники, механики, инженеры по очереди переходили от одного аппарата к другому; контрольные лампочки утвердительно мигали, как бы отвечая на вопросы. У передней стены, выполненной из цельной отполированной каменной плиты, возвышался главный пульт управления. Закончив подготовку, астронавты сняли с него чехол, и мы увидели маленький черный пусковой рычаг, которого еще не касалась ничья рука. Повернуть этот рычаг должен был Гообар. Мы ожидали его с минуты на минуту; однако уже пробило одиннадцать, а ученый все не появлялся. Среди астрогаторов было видно некоторое замешательство; они стали перешептываться. Наконец старший из них, Тер-Аконян, связался с рабочим кабинетом профессора. Поговорив с минуту, он прикрыл рукой микрофон и негромко сказал окружавшим его астрогаторам:
— Забыл…
Это слово, передававшееся из уст в уста, вызвало в зале легкий шум. Тер-Аконян говорил что-то еще, но так тихо, что, даже стоя в первом ряду, я ничего не слышал. Отложив трубку, первый астрогатор погладил бороду и произнес:
— Немного терпения. У него возникла какая-то идея; ее необходимо записать. Через пять минут он будет здесь.
Прошло не пять, а все пятнадцать минут. Наконец за стеклянной перегородкой, у лифта, загорелся свет, раскрылась дверь и вошел или, вернее, вбежал Гообар; вероятно, он хотел наверстать упущенное по его вине время. Увидев зал, заполненный людьми, которые расступались, освобождая для него дорогу, он приостановился, будто удивившись столь многочисленному собранию, и направился прямо к астрогаторам. Гообар нарушил весь распорядок торжественного события, потому что прежде чем Тер-Аконян успел сказать хоть слово — а по выражению его лица и по тому, как он поглаживал бороду, я догадался, что он собирается произнести речь, — Гообар, перепрыгивая через три ступеньки, поднялся на возвышение, спросил у стоявшего к нему ближе всех Ирьолы: «Это?» — и поспешно передвинул рукоятку.
Все лампы в зале начали постепенно гаснуть, вспыхнули бегущие длинными рядами по стенам прямоугольники; в каждом таком оконце на цветном фоне вздрагивала черная игла. Послышалось слабое жужжание автоматов, корпус корабля чуть заметно дрогнул, и лобовая стена раздвинулась, открывая экран с бездонной пустотой, скоплениями звезд и — на переднем плане — светящейся объемной схемой «Геи», похожей на пылающий остов рыбы, нацеленный в мрак. По мере того как волны, излучаемые автоматами, управлявшими всеми процессами на корабле, включали пусковые реле, трансмиссии, группы гелий- водородных реакторов и взлетно-посадочные устройства, в глубине схемы вспыхивали розовым светом тысячи нитей.
Гообар — его темная фигура четко вырисовывалась на фоне звездного неба — спустился с возвышения, отошел в сторону и, покашливая, словно спрашивал себя: «Что же я тут натворил?» Когда вновь зажглись яркие светильники на стенах зала, все стали искать профессора, но великий ученый исчез, ускользнув, вероятно, в ближайший лифт, а там в свою лабораторию.
Теперь Ирьола и Тер-Аконян заняли места у пульта управления. Плавно и величественно «Гея» сходила с орбиты, которую она послушно описывала вокруг Земли с момента своего создания. Развернувшись по широкому кругу, она устремилась за пределы притяжения нашей планеты. На ярко светящейся схеме было видно, как из осевых дюз вытекает ровная струя атомных газов. Корабль начал маневрировать в космическом пространстве. Решив, что лучше наблюдать за этими маневрами со смотровой палубы, я направился к лифту; впрочем, не я один — исход любопытных был массовый. Выйдя на палубу, я, однако, подумал, что людей там немного; это впечатление создавалось из-за ее размеров: смотровая палуба была длиною в 550 метров, а поскольку их было две, то, если бы все население корабля разместилось на палубах в один ряд, люди стояли бы друг от друга на расстоянии пяти метров.
«Гея» то ускоряла ход, то тормозила, поворачивала и скользила по сужающейся спирали. Все эти маневры, плавные или порывистые, едва ощущались, и только небо иногда вращалось каким-то удивительным образом и так быстро, что созвездия преображались в сверкающие вихри, между которыми мчались, словно два факела, ртутно-белая Луна и голубая Земля. Через несколько минут у меня закружилась голова от этих «звездных фейерверков» и «звездопадов», я присел на скамейку, повернувшись спиной к звездному зрелищу, и закрыл глаза. Когда же открыл их, небо было совершенно неподвижно. Это меня удивило: я чувствовал силу тяжести — корабль вращался вокруг продольной оси. Но Утенсут объяснил мне, что «Гея» действительно продолжает вращаться в одну сторону, однако «глаза» телевизоров, передающих панораму пространства, двигаются в противоположном направлении, и зрителю кажется, что по отношению к звездам корабль неподвижен.
— Так, значит, непосредственно мы неба не видим сквозь эти стеклянные стены? — сказал я. — А я- то думал, что это гигантские окна!
В этот момент в толпе, наблюдавшей за небом, загомонили. Я заглянул в черную бездну. Далеко внизу, так что нужно было прижаться лицом к холодной плите, чтобы это увидеть, на фоне мириадов звезд переливались маленькие цветные фонарики — розовые и зеленые. Между ними мелькали быстрые очертания ракет, похожих на серебряных рыбок, плавающих в черной воде.
Мы пролетали над детским межпланетным парком. Случайно или намеренно «Гея» замедлила движение и начала несколько снижаться. Земля осталась за кормой, и ее свет не мешал рассматривать картину, разворачивающуюся внизу. Не без волнения узнавал я хорошо знакомую с детства модель Солнечной системы, построенную в межпланетном пространстве. Вот Солнце — огромный, пылающий золотом шар; неподалеку от него плыл вулканический Меркурий, дальше бежали белоснежная Венера, голубая Земля и оранжево-красный Марс. Еще дальше лениво кружили модели крупных планет: Юпитера, полосатого Сатурна с его кольцами, Урана, Нептуна, Плутона и Цербера. Мы видели, как по «улицам» парка, обозначенным ожерельями световых точек, проплывали астрокары с детьми-экскурсантами. Вот они миновали пылающее Солнце, извергавшее настоящий огонь, и стали рассматривать планеты. Проворно описав круг около Меркурия, подлетели к модели Земли. На определенном расстоянии от модели — сидя в астрокаре — трудно было отличить нашу родную планету от этого стеклянного глобуса диаметром в двадцать метров, освещенного изнутри, так велико было сходство. Мне показалось, что я слышу вопли удивления и восторга, какими дети неизменно встречали появление «близнеца» Земли. Я попытался отыскать модели Юпитера и Сатурна, но они были слишком далеко и терялись во мраке.
«Гея» долго висела над межпланетным парком, я подумал даже, не случилось ли что-нибудь. Потом вспомнил, что астрогаторы тоже были когда-то детьми.
На третий день жизни на «Гее», заглянув с утра в пустую больницу и пройдясь по операционному залу, я поднялся на лифте на пятую палубу, которую неофициально, но единодушно назвали «городом». Эта палуба была расчерчена пятью коридорами, сходившимися в двух больших залах. Лифт доставил меня в один из этих залов — овальный, с цветником и белой мраморной скульптурой посередине; в плавно закругляющейся стене открывались пять входов; каждый из них вел в просторный, похожий на улицу коридор, освещенный разноцветными лампами. Посреди коридоров тянулись узкие цветочные клумбы, на стенах с большой фантазией были нарисованы фасады домов. Только входные двери на этих картинах были настоящие и вели в квартиры. Я пошел по коридору, освещенному лимонно-желтыми лампами. Однако бесцельная ходьба скоро надоела, и я собирался вернуться, как вдруг заметил в отдалении знакомую коренастую фигуру Тер-Хаара. Мы оба обрадовались этой встрече.
