Александр Беер-Веддингтон, объясни нам, почему ты вообще оказался на этой планете?
АЛ: Собственно говоря, причиной всему — игра. Мы посещаем планеты. И кто хорошо изучит планету, может дать ей свое имя.
ОБВИНИТЕЛЬ: Что значит «изучит»?
АЛ: Необходимо представить документированное описание самого высокоорганизованного организма планеты.
ОБВИНИТЕЛЬ: Необходимо ли такой организм увезти, убить или нанести ему ущерб?
АЛ: Нет. Такого правила вообще не может быть, поскольку мы еще никогда не встречались с разумными живыми существами. Только видели их следы.
ОБВИНИТЕЛЬ: Почему вы играете в такую игру?
АЛ: Для времяпрепровождения.
ОБВИНИТЕЛЬ: Но должен же быть в этом какой-то смысл? Что тебе на сей счет известно?
АЛ: Прежде, в атомный век, и еще некоторое время спустя ученые отправлялись на чужие планеты и тщательно их исследовали. Особенно все, что касалось высокоразвитых живых существ. После чего планете присваивалось имя руководителя экспедиции. Полагаю, отсюда и берет начало наша игра.
Это сообщается из лучших побуждений и, как мы узнаем дальше, соответствует истине; пришельцы — дети цивилизации, достаточно могущественной, чтобы самостоятельно разрешать все человеческие проблемы и удовлетворять всяческие потребности, вследствие чего весь Космос стал для нее «увеселительным аттракционом». У игры в планетарные исследования есть правила, с которыми мы знакомимся по ходу изложения; так, например, участник игры обязан рисковать, а не дрейфить; страх допустим потому, что хоть никакая опасность не чревата реальной смертью, тем не менее при «полном подключении» органов чувств к «фантоматическому телу» хозяин ощущает все то, что ощущает это тело, то есть чувствует боль при ранении, удушье, когда легкие заполняет отравляющий газ, и т. п. Так вот, тот, кто, струсив, «преждевременно» сбегает из своего «телетела» и отключается от него, когда ему угрожает боль или опасность, получает за это «штрафные очки».
Столь пренебрежительное использование Космоса как места забавы по меньшей мере странно, возможно даже — неблаговидно с этической точки зрения. Однако вся таким образом описанная «экспедиция» служит тому, чтобы наконец стало возможно показать живых обитателей планеты, то есть ее хозяев, до последних страниц полностью скрытых от глаз пришельцев, а значит, и читателей. Убедившись в том, что «исполненный» смертный приговор ничего плохого пришельцам не сделал, роботы наконец решаются показать им своих владык.
Они попали в коридор. Тяжелый, влажный воздух, фиолетовое свечение, перекатывающееся, будто клубы пара. Правая сторона была свободна, скользкий пол прямой линией убегал вдаль, и конца его они разглядеть были не в силах. Шаги по коридору отдавались как шлепки.
А левую сторону коридора занимало сплетение проводов, труб, рефлекторов, нитей, палок и пластиковых оболочек. И в этом сплетении, на расстоянии двух метров друг от друга, сидели ярко-красные, мясистые, со многими отростками создания, освещенные фиолетовыми лампами. Бесконечный ряд, тоже теряющийся вдали.
— Клетка с орхидеями, — пробормотал Ал. <…>
— Это — люди, — сказал робот.
— Люди? — спросил Ал.
— Они претерпели дальнейшее развитие, — сказал «защитник» (робот. — С.Л.).
— Не верю, — сказал Рене.
— А какими вы себе их представляли?
Рене начал запинаться:
— Н-не з-знаю… другими… не такими…
— Для нас непостижимо, как из существ, подобных нам, произошли эти растения, — сказал Ал.
<…>
Он спросил:
— А почему эти органы обнажены и не имеют защиты?
— Они не нуждаются в защите, — ответил робот. <…>
— Где их кости?
— Им не нужны никакие кости.
— А где руки и ноги?
— Им не нужны ни руки, ни ноги.
— Глаза и уши?
— Им не нужны органы чувств.
— Как они питаются?
— Они получают от нас все необходимые вещества. В переработанном виде — так что переваривать их не приходится.
— Как они дышат?
— Мы пропускаем их кровь через насос, где она приводится в движение, насыщается кислородом и освобождается от углекислого газа.
Вопросы начал задавать Рене:
— Где мозг?
Луч обозначил скатанную в клубок и уплотненную массу, свисающую из выемки в верхней части «человека». Со всех сторон к ней тянулись тончайшие, словно паутинка, нити, исчезавшие внутри «мозга».
— Что это за нити?
— С их помощью мы возбуждаем в людях приятные ощущения. Покой, удовлетворение, счастье — и многое другое, чего не выразишь словами.
— Они больше не мыслят?
— Зачем им мыслить? Счастье приходит только благодаря ощущению. Все остальное мешает.
— Как они размножаются?
— Им незачем размножаться, поскольку они не умирают.
— Могут они вступить с нами в контакт?
— Им незачем больше вступать в контакт — с кем бы то ни было.
Оба друга перестали задавать вопросы. Затуманенными глазами смотрели они на похожие на цветы слабые организмы, прикрытые защитными оболочками из металла, стекла и пластика. Они достигли своей цели: рая, нирваны, Всего и Ничего. Но какой ценой? И где — в наполненном фиолетовыми парами, влажном подземном коридоре![111]
Мне пришлось «урезать» слишком нудное описание; его автор время от времени высказывал оригинальные мысли, но не был мастером, не умел, например, оживить соответствующими художественными средствами эту чудовищную сцену, но в данном случае нам важно не это. Заключительная картина книги — «последний предел гедонистической инкапсуляции мозгов», отданных на попечение автоматам, представляет собою крайнее продолжение тенденции, которую можно обнаружить в нашей культуре.
Эта концепция, видимо, витает в воздухе эпохи, коль скоро близкую я описал в «Сумме технологии», как «тотальную фантоматизацию», то есть подключение мозгов к машине, загружающей их желаемыми
