во вращение, а также выполнять тысячу других загадочных действий, скрупулезно записанных в бесчисленных протоколах. На рациональную аргументацию – например что свет – это лишь небольшой отрезок спектра электромагнитных волн, и если сверхчувственным явлениям не мешает инфракрасное излучение, допустим кафельной печи, то им не могут помешать и лучи, испускаемые лампой, – медиумы не отвечали, упорно стоя на занятых позициях. Что же с ними в конце концов произошло? Их было много, буквально тысячи, как я уже сказал, и притом большую часть таинственных явлений не удалось разоблачить как мистификации. Произошло нечто до смешного банальное: были изобретены ноктовизоры и другие устройства для видения в темноте, и после этого у всех медиумов их дар как рукой сняло.
III
Из сказанного выше можно было бы сделать вывод, что я решительный противник оккультизма или же психотроники, но это вовсе не так. Конечно, я признаюсь в скептицизме, но ведь это не то же самое, что полное и безусловное отрицание. Я привел этот пример, чтобы показать, что речь идет об области, имеющей свою долгую и запутанную историю, и это история надежд и разочарований, повторяющихся периодически, благодаря чему можно вывести свойственные ей закономерности, достойные внимания и побуждающие к размышлению.
Я отмечаю по меньшей мере две такие закономерности и готов вывести из них третью, как предположение и прогноз на будущее.
Первая закономерность этих явлений, рассматриваемых вдоль оси исторического времени, основывается на том, что не только названия, не только смысл, классификация и детальная терминология, но и то, что можно было назвать «самим существом дела», каждый раз диктуется всей этой феноменалистике духом времени. Ведь сначала это было знание тайное, высшее, а порой и единственное, потом оно ушло в подполье или же перешло в оппозицию науке, и тогда на него начали ссылаться как на сферу явлений, свидетельствующих, что научное познание не обладает универсальной компетентностью, коль скоро есть нечто такое, чего наука объяснить не в состоянии и что тем самым доказывает ее ограниченность. На исходе XIX века наконец появились первые серьезные попытки научно освоить эти явления, то есть превратить их в дисциплину, несколько обособленную, но все же принадлежащую к области научного познания.
Немцы, за которыми следует признать неизменную систематичность и точность в соблюдении методики, сделали на этом поприще особенно много. Венцом их энциклопедических усилий были объемистые тома, длиннейшая библиография, каталоги, классификационные таблицы, таксономии и протоколы, оперирующие красивой наукообразной терминологией, которые сейчас покрылись уже толстым слоем пыли. Это вовсе не значит, что их авторы были попросту сторонниками «научного оккультизма». Взять хотя бы профессора Макса Дессуара. Психолог по образованию, он занимался оккультизмом несколько десятков лет и, признав, что не во всем может усматривать мистификацию, заблуждение, недоразумение или просто мошенничество, до конца сохранил, однако, сильный скептицизм, потому что не нашел никаких позитивных экспериментов, способных выдержать огонь критики. Тогда не удалось ни отвергнуть эти загадки как фиктивные, ни решить их как реальные. И это, собственно, вторая закономерность истории оккультизма: в ней все и всегда только предвещает, начинается, прорастает, обещает, возбуждает надежду, но ничего не исполняется и не решается окончательно.
Дессуар и его современники посещали спиритические сеансы, участвовали в разговорах с медиумами, пребывавшими в трансе, наблюдали эктоплазматическое свечение и предметы, поднимавшиеся в воздух в затемненном помещении, ощущали левитацию стола, за которым они сидели, положив сверху руки, а потом все это описывали по возможности точно и дискутировали без конца, но в тридцатых – сороковых годах под влиянием новых научных веяний по примеру школы американца Райна экспериментаторы вместе с исследуемыми переселились в лаборатории на яркий свет, под надзор статистических таблиц, исследования стали проводиться в строгой изоляции и под тщательным контролем, и с этого началась уже математизация исследуемой области, а терминология пополнилась понятиями вроде уровня достоверности, статистически значимого отклонения, среднего значения, нормального распределения Пуассона[215] и т.д.
Райн в противоположность Дессуару верил в сверхчувственные способности и даже в загробную жизнь, в существование духов («spirits survival»), но, хотя он и писал об этом в трудах своего института, ему не удалось создать ни экспериментальных ситуаций, ни измерительных шкал, которые позволили бы наладить некую спиритометрию. Зато школа Райна освежающе и новаторски повлияла на аналогичные исследования англичан, которые проводились тогда еще традиционными способами. Там, то есть в Англии (а было это уже в пятидесятых годах), в «сверхчувственную веру» обратились несколько довольно уважаемых ученых (и не только психологов), которые ранее категорически отрицали реальность каких бы то ни было явлений сверхчувственного познания.
Главным орудием исследователей тогда были карты Зеннера, похожие на обычные игральные карты, но с рисунками звезды, круга, крестика и т.д.; исследователь перекладывал карты, а испытуемый должен был, не видя их, отгадать рисунок, причем на самом деле у некоторых из них количество угадываний значительно превышало ожидаемую вероятность весьма значительно, а иногда – по статистическим стандартам – их результаты были просто ошеломляющими.
Методика опытов продолжала совершенствоваться. Уже не исследователь тасовал карты, а машина, да и сами карты, орудие, на первый взгляд примитивное, позволяли проверять самые различные сверхчувственные способности испытуемого. Если исследователь смотрел на карту, а исследуемый должен был ее угадать, речь шла о выявлении телепатии или чтения мыслей; если экспериментатор сам карт не видел, а только перекладывал их из одной стопки в другую, имелось в виду ясновидение, криптестезия (терминология еще не установилась окончательно). В конце концов оказалось, что некоторые испытуемые отгадывают как будто бы не столько ту карту, которую брал в руки экспериментатор, сколько следующую, которую он возьмет затем, а это уже была премониция, предвидение будущего, феномен еще более удивительный.
В том, что отклонения от статистического ожидания происходили, не может быть ни малейшего сомнения. Была открыта даже своеобразная кривая протекания эксперимента. У человека, который исключительно хорошо читал мысли (или же закрытые карты), в начале сеанса процент угадывания был выше вероятностного, но все же не слишком высок; примерно на середине часового сеанса попадания учащались, а затем довольно быстро их число падало до чисто вероятностного уровня. Некое умение как бы пробуждалось, нарастало и усиливалось, а в конце опыта исчерпывалось словно от утомления, вызванного постоянной сосредоточенностью.
Правда, все эти данные (а испытуемыми были преимущественно студенты, которым платили за участие в сеансах, то есть люди заинтересованные) не прогрессировали. Райну вроде бы удалось однажды найти человека, который отгадывал почти 90% всех карт, а вероятность такого чисто случайного совпадения просто астрономически низка (если все время брать по две все время перетасовываемые колоды и выкладывать из каждой колоды по одной карте, то понадобилось бы ждать миллионы лет, пока по чистой случайности карты обоих рядов совпадут на 90%). Но в лабораторных условиях такой феномен никогда больше не повторился, и речь может идти только об отклонениях от вероятностного распределения, правда, отклонениях, импонирующих любому естествоиспытателю, – порядка 1:10 000 или даже 1:100 000, но эти явления обладали бы доказательной силой только в длительных сериях опытов. В отдельной же серии обычно было не больше, чем 7, 8, изредка 9 угаданных карт из 25, в то время как среднее ожидаемое равно пяти. Я так подробно останавливаюсь на этом, потому что это единственные полностью надежные, не подлежащие сомнению научные данные, которыми мы на сегодняшний день располагаем. Ничего более значительного с тех пор не было продемонстрировано столь неопровержимо. Когда студенты измучились, фонды, предназначенные на исследования, иссякли, а вместе с ними и первоначальный энтузиазм экспериментаторов, все понемногу распалось само собой.
Наиболее радикальную гипотезу, отрицающую существование всех вообще сверхчувственных явлений в контексте исследований школы Райна, выдвинул англичанин, довольно эксцентричный мыслитель и в какой- то степени философ науки, Спенсер Браун. Он утверждал, что то, что наблюдается в описанных выше исследованиях, вовсе не реальные явления и не феномены сверхчувственного познания, но совершенно пустые, лишенные какого-либо субстрата длинные вероятностные серии. Именно такие серии, говорил Браун, имеют тенденцию к развитию отклонений от среднего вероятностного значения, отклонений, которые
