немного света на это темное дело.
– Ты сейчас про что? – немного успокаиваясь, подозрительно спросил Карабас.
– Про маму. А ты про что подумал?
– Как тебя Игорь терпит? И вообще, сидела бы дома. Тебе не лень тратить время на бесполезное занятие? – заново разозлился Карабас. – Быть может, ты мне просто не веришь? Там действительно ничего интересного не происходит. Честно.
Он, обычно такой милый, хоть и чересчур непосредственный, теперь превратился в сварливого старикашку. Впрочем, какой он милый? Он такой же милый, как бикфордов шнур за минуту до взрыва. Симпатичный? Смотря на чей вкус. Не на мой – точно. Вот если бы его подстричь, переодеть, исключить половину словарного запаса, а потом снова подстричь и еще раз ополовинить словарный запас, то… Получится что-то вроде моего Игоря. Не в смысле внешности. Просто он станет обычным.
Карабас завел речь о доверии. А как ему доверять? Ежу понятно – он сопротивляется «нанимателю» в пустячной просьбе посидеть на крыше. На сомнения наводит еще один момент. Почему Карабас изменил своей привычке таскаться в безразмерных джинсах? То, что сейчас прикрывает его ноги, вчера украшало витрину какого-то навороченного бутика. Одно успокаивает – джинсе он все-таки не изменил. Хотя теперь смотрится вполне гламурно, это если не обращать внимания на прическу.
Мы спорим, не отъезжая от штаба Карабасов. Причем водитель все еще надеется дождаться моего выметания из автомобиля. Пока мне популярно втолковывают зряшность бдения на крыше, я от нечего делать рассматриваю возмущенное моим непониманием Карабасово лицо. Во-первых, стоит отметить его нос. Который в данную минуту нацелен на лобовое стекло машины, которую он и не думает сдвигать с места.
Карабасов нос можно считать почти аристократичным, если вам нравятся горбоносые аристократы. Это украшение лица несколько не вяжется с всегдашним насмешливым выражением. Впрочем, в данной ситуации о насмешливости нет и речи. Карабас раздражен моей неуступчивостью. Прищур глаз и плотно сжатые губы наводят на мысли о сильном характере. Подбородок у него дай бог каждому мужику, средних размеров, но удивительно гармонирует с удлиненным фасом. Теперь я практически уверена, что нелепая прическа наиболее подходит ко всему облику. Длинные волосы прикрывают пристальный взгляд. Немного смягчая впечатление от чересчур выдающихся скул. Наверное, пока я не могу представить себе рядом с ним девушку. Интересно, какой девушке может понравиться Карабас? Скорее всего, она должна быть темпераментной до прыткости, чтоб поспевать за его увлечениями и необоснованными перепадами настроения. В общем, эмо будет самое то.
– Я тебе просто не советую, обгоришь, кожа облезет, как у меня.
Судя по его загару, если он и обгорел, то как минимум дня три назад.
– Не смешно. Поехали уже. Я побуду всего час-полтора, не больше. У меня на сегодня планы… – решаю я забросить пробный шар, и Карабас моментально реагирует.
– Уболтала, – приободрился он, поняв, что терпеть меня долго не придется.
Интересно, а почему его так нервирует мое общество? То целыми днями вместе болтались, то он только час готов меня выносить? Вопросы, вопросы, вопросы… Как мне это надоело.
Без всякого энтузиазма расчехлив прибор для прослушки через окна, Карабас, извинившись, зарулил за трубу. Чтоб вне зоны прослушивания посторонних ушей совершить телефонный звонок. Судя по просительно-извиняющемуся тону, он говорил с кем-то приятным для него и, похоже, переносил на более позднее время назначенную встречу. Не то чтоб я подслушивала, просто немного затаила дыхание. Чуть не задохнулась, пока поняла, о чем он говорит.
Вот так, а сам говорил, что бдить будет. Теперь понятно, намылился на свидание, а я ему весь кайф обломала. Но зачем было прикрываться наблюдением за моей мамой? Что я ему, жена, что ли? Ведь его никто не контролирует.
– Как ты думаешь… – привычной фразой начала я выведывать мнение Карабаса о проблемах моей мамы.
Я почти всегда с этих слов начинаю расспросы. Привычка такая. В порыве откровенности высказав Карабасу несколько свежепридуманных версий маминого поведения, я вдруг заметила, что на меня смотрят как на безумного скунса. И неровен час скинут вниз. Особенно после идеи про мамины сексуальные задвиги.
Сообразив, что я постепенно начинаю отползать на безопасное расстояние, неумолимо приближаясь к краю крыши, Карабас усилием воли привел себя в более спокойное состояние.
– Ты что, хочешь свалиться? Вот дура! Я же тебе ничего такого не сделал?
– Посмотрел бы на свою рожу, – устраиваясь понадежнее, буркнула я. – Завелся с пол-оборота. Сам дурак!
– А нечего было говорить про нее всякие гадости. Фантазия у тебя, как у извращенки! – выпалил Карабас.
Так. Похоже, наметилась новая проблема. Карабас оказался злостным пуританином, отягощенным комплексом вины перед матерью. И почему-то именно моей. Кроме того, только слепой не заметит нелюбви этого пуританина к моей персоне. Есть на свете люди, которые меня не любят. Но не до такой же степени!
Обозлившись, я повернулась к Карабасу спиной. Пусть видит, что я, во-первых, уходить не собираюсь, а во-вторых – плевала на гнусные нападки всяких придурков с плохим вкусом.
– Ладно, – примирительным голосом сказал Карабас. – Зачем нам ругаться? Хочешь, я сейчас тебе кое- что интересное покажу. Ты ведь обожаешь лезть в чужие тайны? Если повезет, услышишь настоящую историю. Меня она сильно поразила.
Электронное ухо было направлено на незнакомое мне окно. Судя по уютным шторам, это была чья-то спальня. И уж конечно, не мамина.
– А как часто к маме приезжают посетители? И как долго они у нее задерживаются? – невинным голосом поинтересовалась я, пока для меня устраивали сеанс подслушивания.
Бросив в мою сторону подозрительный взгляд и не заметив никакого подвоха, Карабас решил ответить:
– Пока я наблюдал – не чаще трех визитов в неделю. Остаются где-то на час, даже меньше. Всегда по двое. А потом разъезжаются, каждый на своей машине. Так что грязные измышления, которые лезут некоторым в голову, попрошу оставить при себе. Сексом тут не пахнет. Как тебе вообще такой бред мог в башку забрести? Неужели ты так плохо знаешь свою мать?
– Как выяснилось – вовсе не знаю! – зло выкрикнула я, нечаянным взмахом руки отправляя незакрытую бутылку с минералкой вон с крыши.
Шипучая пластмассовая тара, подскакивая на жестяных швах, скакала навстречу асфальту. Или – голове невезучего прохожего. Покрытие крыши громыхало как ритуальный там-там, ввергая меня в панический ужас. Мне казалось, что грохот слышно за сто километров. Ко всему прочему, мир закружился, а мое послушное тело пыталось следовать за его траекторией.
Больно! Очнулась я от прикосновения щеки к горячему железу. В тот самый момент, когда перепуганный насмерть Карабас упражнялся в попытках привести меня в чувство. Отчего я вся дергалась, как тряпочная кукла. Я тщетно силилась сообщить садисту, что протестую против таких вопиющих мер. Но язык не слушался, а мир продолжал вращаться вместе с Карабасом. Который уже размахнулся, чтоб отвесить мне полновесную пощечину. Спасая свою жизнь, я протяжно замычала. Карабас слегка сбавил замах и похлопал меня по щеке, словно она была из глины, а он – скульптор, создающий мировой шедевр.
Не готовая к вертикальному положению, я встала на четвереньки и неэстетично поползла к трубе, чтоб почувствовать хоть какую-то опору. Труба обладала двумя положительными моментами. У ее основания был длинный лоскут невнятной тени. Кроме того, к ней можно было приложиться спиной. Я сидела, пока картинка перед глазами не прекратила выкидывать фортели. Горизонт из соседних крыш, залитых яростным вечерним солнцем, занял нормальные очертания, а белые сверкающие точки пред глазами почти исчезли. Во всяком случае, я уже не видела необходимости отгонять их руками.
– Ты беременная, что ли? – несмело пошутил бледный Карабас. – Не кури! Только этого еще не хватало! Говорил я тебе – сиди дома, все без тебя сделаю. Вот дурища. Может, у тебя с сердцем плохо? Может, врача вызвать?
