Забытый фашизм: Ионеско, Элиаде, Чоран

еженедельника «Ди цайт», задал ему вопрос: «Вы были знакомы с Целином?», он ответил: «Нет, я был в хороших отношениях с Паулом Челаном». Это, без сомнения, самая важная реплика во всем томе «Бесед»: ее непосредственность как раз и обнажает, что он пытается скрыть: связь с Целином = немедленно выводимый из нее антисемитизм; использование сходных по звучанию имен «Целин» и «Челан» — оборона, опора на «полезного еврея». Но здесь именно и скрывается признание в виновности.

В архивах Чорана сохранился удивительный документ — черновик письма, относящегося приблизительно к 1950-м годам. Оно написано на бледно-розовой бумаге, содержит много помарок и вычеркиваний — свидетельство того, что писал его очень взволнованный человек. Из содержания следует, что автор обращается к одному из своих знакомых — он именует его «Уважаемый господин» (Cher Monsieur), — к которому он испытывает явное уважение. Адресат не указан, но это, совершенно очевидно, еврей, интеллигент, человек, близкий к философу Леону Брунсвику и к кругам румынской эмиграции. Это послание интересно тем, что в нем очень четко выявляется позиция Чорана, постоянно колеблющегося между полуправдами и полупризнаниями, самооправданием и отпирательствами. Все это подчинено одной важнейшей цели — обелить себя перед человеком, чье мнение совершенно очевидно имеет для него значение. Хотя, конечно, Чоран мог руководствоваться и иной, более прозаической задачей — опасением, что корреспондент может нанести ему вред, обнародовав его ужасную тайну.

Итак, Чоран пишет: «В течение всей оккупации я часто размышлял о (неприятностях — зачеркнуто) опасностях, которым Вы подвергались, и я задавался вопросом, как такой тонкий человек мог пережить все грубости, жестокости угнетательского режима, все то немыслимое, что он нес с собой?» Где, интересно, его собеседник пережил войну: во Франции или где-то еще (в Румынии)? Чоран продолжает: «Я в самом деле думал о Вас, и не без некоторого беспокойства. Здесь могло возникнуть недоразумение — со мной такое часто случается» (фраза зачеркнута). В этой вычеркнутой фразе возникает новое понятие, к которому Чоран все равно обратится позднее: «недоразумение». Он вообще часто употребляет это слово, говоря о своем прошлом. Это понятие встречается и у Элиаде, правда, тот прибегает к иному слову — «клевета». Пытаясь объясниться с адресатом, Чоран пишет: «Вскоре после Освобождения, как Вы, вероятно, помните, мы с Вами случайно встретились на улице Мсье-ле-Прэнс. Когда я рассказал Вам, что в эти мрачные годы оставался в Париже, я почувствовал, что Вы испытываете удивление, смешанное с раздражением. Было ли это недоразумением — или я был прав? Во всяком случае, после этого я больше не осмеливался возобновить посещения Вашего дома, впрочем, достаточно редкие, о которых я сохранял столь приятные воспоминания. Через третьих лиц до меня доходили Ваши упреки в мой адрес (которые ни в коей мере не могли оставить меня равнодушным — зачеркнуто), которые глубоко меня задели, несмотря на их необоснованность». Очевидно, что вычеркивания Чорана исполнены глубокого смысла: в данном случае он заменяет выражение, которое, несомненно, счел слишком нейтральным («отсутствие равнодушия»), другим, более сильным, которое демонстрирует его горе. В дальнейшем в письме развертывается идея раскаяния, морального очищения. «Но важно то, что они (упреки) могли бы быть и справедливыми, если бы я не понял вовремя (все сумасбродство — зачеркнуто) всю нелепость некоторых (буйств моей юности — зачеркнуто) моих юношеских увлечений. Насколько мудро недоверие Брунсвика в отношении (некоторого — зачеркнуто) романтизма и его чар! Я видел, с какой жесткой непримиримостью Вы, последовав его совету, или, скорее, предупреждению, отказались поместить Вашу работу в переиздание известного сборника. Это поразительный поступок, которым я восхищаюсь вследствие его необычности — а также потому, что сам я ни на что подобное не способен». Здесь опять мы сталкиваемся с двойственностью: с одной стороны, Чоран, пытаясь заслужить расположение своего собеседника, делает вид, что отрицает романтизм в целом — хотя это отрицание никак не просматривается в его произведениях. С другой стороны, в приведенных словах неоспоримо выражено восхищение собеседником за его смелый поступок и содержится признание, которое в крайней ситуации способно стать последней соломинкой для утопающего: признание в собственной трусости («Благодарю Вас за Ваше не слишком плохое мнение обо мне, высказанное в телефонном разговоре с Родикой» — зачеркнуто). Речь идет, конечно, о Родике Ионеско. Чоран, вероятно, говорит себе, что слишком далеко зашел в своих надеждах на снисхождение. Он продолжает письмо, уведомляя собеседника, что со своей стороны никогда не считал их отношения прерванными. По дороге вворачивает комплимент: «Читая Ваши книги, словно слышишь Вашу речь. Это большое преимущество. Прибегая к языку теологов, можно утверждать, что таким образом до некоторой степени восполняется Ваше отсутствие» (Остаюсь через столько лет, с прежним уважением — зачеркнуто). Позвольте, несмотря на все внешние обстоятельства, выразить Вам мою неизменную привязанность».

Сколько таких встревоженных писем разослал Чоран, чтобы попытаться сбить возникшую и все нараставшую волну слухов относительно его прежних политических позиций? Во всяком случае, данное послание, включая содержащиеся в нем колебания, со всей очевидностью демонстрирует, насколько Чоран был озабочен поддержанием своей репутации.

Четыре круга Элиаде

У Мирчи Элиаде среди знакомых также насчитывалось некоторое количество «еврейских друзей», в высшей степени полезных, если учитывать масштаб его прежних политических отклонений. Что, разумеется, вовсе не исключает возможности его искренней привязанности к ним. Можно выделить четыре круга, четыре уровня его преимущественных контактов такого рода, сохранявшихся в течение всего франко- американского периода его жизни.

Назовем в этой связи прежде всего круг еврейских друзей-ученых, таких, как Гершом Шолем и Цви Вербловски из Еврейского Иерусалимского университета, а также известных романистов, в частности Сола Беллоу. Кроме того, имелось множество коллег, философов, историков религий, с которыми он общался во всем мире, которые безусловно принимали его идеи или высказывали в отношении них некоторую критику — общение складывалось вокруг научных проблем. Эти люди либо вообще ничего не знали о его прошлом, либо какие-то слухи докатились до них позже и в отрывочном виде — о неких отдельных аспектах его симпатий к Железной гвардии. Они либо не хотели, либо не могли узнать на этот счет больше. Дело не всегда было в корпоративной солидарности. Порой подобное поведение объяснялось простой и по- человечески вполне объяснимой причиной — нежеланием рвать узы дружбы и доверия, сложившиеся за долгие годы (данный мотив относится также и к первой из названных категорий лиц). Третья группа сформировалась из тех представителей научных кругов, кто разделил с Элиаде, можно сказать, общую участь, — это обстоятельство еще усиливалось глубокой, но более-менее потаенной интеллектуальной и идеологической общностью. К этой группе следует, вероятно, причислить двух крупных немецких ученых со сложным политическим прошлым: Карла Юнга, чье знакомство с Элиаде состоялось в 1950-е годы в ходе встреч в Эраносе, и Эрнеста Юнгера, с которым он вместе редактировал в 1960—1972 годах издававшийся в Германии журнал «Антайос». Наконец, существовало то, что один из знакомых Элиаде называл в 1990-е годы «семьей»: круг бывших легионеров, значительная часть которых в послевоенные годы нашла приют в Канаде и в США, в частности в Чикаго.

Прежде чем рассматривать первый круг, остановимся ненадолго на четвертом — он этого вполне заслуживает. В самом деле, Элиаде в течение всего американского периода своей жизни (с 1957 г. до своей смерти в 1986 г.) продолжал поддерживать отношения с некоторым количеством бывших участников Железной гвардии, причем достаточно видных. Об этом свидетельствует его переписка[1015], а также его тесные контакты в Чикаго с доктором Александром Роннетом (настоящая фамилия которого была Рахмистрюк), главным рупором железногвардейской эмиграции в США, автором апологетической книги об организации, основанной К. З. Кодряну, — «Румынский национализм: Легионерское движение»[1016]. Александр Роннет был личным врачом Элиаде в течение более чем двадцатилетнего периода. Американский журналист Тед Энтон в октябре 1995 г. взял у него интервью в рамках проводившегося им (журналистом) в течение 5 лет расследования по поводу убийства ученика и преемника Элиаде Иона Петру Куляну. Куляну был убит выстрелом в голову 21 мая 1991 г. в туалете студенческого городка Чикагского университета[1017] ; убийство раскрыто не было. Роннет-Рахмистрюк — Энтон называет его «столь же пламенным, сколь и нераскаянным легионером» — не заставил себя упрашивать рассказать об Элиаде, упомянув при этом, что «когда-то Элиаде входил в число известных членов Легиона (once a prominent Gardist)[1018].

Убийство в университетском городке