тебя.
— Вы понимаете, что в Сен-Сеноше вами обязательно заинтересуются Носители Чистоты? — Проповедник крутил головой, как ворона на шесте, и только что не хлопал крыльями, чтобы пугать нас.
— Как повезет, — не согласился я с ним. — Если бы каждый раз они ловили стражей, оказавшихся на территории Прогансу, Братство давно бы опустело.
— Но ведь иногда-то ловят.
— Именно поэтому нам не стоит совершать ошибок.
— Совершенно верно, — согласился со мной Рансэ.
Он достал из сумки трубку, раскрыл кисет, и в этот момент с чердака спустилось Пугало. Рансэ с рассеянным прищуром посмотрел на одушевленного, внезапно улыбнулся и окликнул:
— Эй, Соломенная голова!
Пугало обернулось, и страж, превратив табак в множество парализующих
— Пресвятая Дева Заступница! — проскулил Проповедник, ошеломленный произошедшим. — Людвиг, сделай же что-нибудь!
Я не видел причин вмешиваться в эту возню, Пугало не было обозлено.
— Вот теперь, приятель, мы в расчете, — после недолгой паузы с улыбкой сказал Рансэ, возвращая серп владельцу.
Было такое ощущение, что Пугало усмехнулось. Оно протянуло костистую руку к стражу, но в последний момент отказалось от идеи покровительственно потрепать человека по плечу, убрало серп за пояс и бесшумно выбралось в окно.
— Что это было? — мрачно произнес я, ложась на плащ.
— Налаживаю контакт, — пожал плечами Рансэ. — Как видишь, получается неплохо.
— Ты о том, что оно не стало выпускать тебе кишки, когда твой кинжал спрятан на дне твоей сумки? Да, вполне неплохо.
— Не думал же ты, что я забуду о том, как он бесцеремонно восседал на мне несколько не самых приятных минут в моей жизни? Пусть знает, что я такое никому не спущу. Даже одушевленному.
Страж закурил, а я лишь ругнулся про себя. Рансэ всегда был таким. Если его били, он не успокаивался до тех пор, пока не отвечал своему обидчику той же монетой. Иногда он напоминал мне бойцовского пса из Ньюгорта. Если пнули, то до гроба этого не забудет, несмотря на кажущуюся любезность. Подгадает момент и оторвет ногу.
— В следующий раз оно тебя подвесит вниз головой, — сказал из угла Проповедник. — Как пить дать подвесит.
Рансэ беспечно отмахнулся и отправил к потолку целое облако едкого дыма.
Я открыл глаза перед рассветом, когда мир насыщен яркими запахами, посеребрен густой росой и застыл в ожидании утренней дымки. В доме властвовал полумрак, предметы походили на черных призраков, и лишь окно неярким квадратом светилось на фоне неба, ловящего первые солнечные лучи.
Приподнявшись на локте, я увидел Проповедника, торчащего возле погасшего очага. Он встретился со мной взглядом и покачал головой.
Рансэ все еще спал, завернувшись в одеяло. Я не стал его будить, встал, набросил куртку на плечи, подхватил сапоги и, распахнув дверь, вышел на улицу.
Пугало, сгорбившись, сидело на крыльце, меланхолично точа серп. В мою сторону оно даже не повернулось. Я обулся и отправился посмотреть, что с лошадьми. Они были накормлены, напоены и вычесаны — домашний дух отработал еду на славу. Его нигде не было видно, но я все-таки сказал «спасибо» в пространство, надеясь, что меня услышат, и вернулся к крыльцу. Одушевленный, не прекращая работы, подвинулся, давая мне возможность присесть, и мы вместе встретили рассвет одного из последних весенних дней.
Мне было хорошо, я наслаждался свежестью утра и запахами, которые ветер приносил с цветущих полей, и, немного отойдя от сна, замурлыкал песню. Пугало воззрилось на меня во все глаза. В нашей компании почетное звание бездарного певца с гордостью носит Проповедник, а тут получалось, что я отбираю у него лавры.
Так мы и сидели, пока окончательно не рассвело. Я напевал, оно точило серп.
— Сквирр, сквирр, сквирр — серый точильный камень со скрежетом проходил по лезвию, и без того гладкому и острому.
Тогда, после Латки, одушевленный порядком искупался в моей крови и за время моего отсутствия никого не прикончил.
— Хочу тебе сказать спасибо за то, что вытащил меня.
Пугало перестало водить точильным камнем по серпу, важно кивнуло, принимая благодарность. Остается надеяться, что оно не станет требовать в качестве оплаты своей доброй услуги мою душу или еще что-нибудь более банальное.
Дождь зарядил сразу после того, как мы покинули приютившую нас на ночь деревню. Едва первые капли упали с неба, Пугало сошло с дороги и село под ближайшее раскидистое дерево, всем своим видом показывая, что не сдвинется с места, пока погода не наладится.
— Эй! — заорал ему Проповедник, сквозь которого пролетали дождевые капли, не причиняя никакого вреда. — Ты не можешь намокнуть, дурачина!
Но Пугало лишь сильнее нахлобучило шляпу на свою раздутую голову.
— Ну и черт с тобой! Тоже мне неженка нашелся! Чего это с ним, Людвиг?
— Дождь ослабляет одушевленных. Смывает с них силу, заставляет ее впитаться в землю.
— Раньше оно никогда не обращало внимания на слякоть. Вспомни, той осенью плевать хотело на дождик.
— В последние дни оно несколько не в форме, и сил у него осталось не так много. Ему пора на ржаное поле.
— Не беспокойся, — сказал Рансэ Проповеднику. — Оно нас нагонит.
— Беспокоюсь? Я? Вот еще! Да толку от него, как от монашки, не желающей нарушать обеты.
Рансэ улыбнулся этой аналогии, раскрыл седельную сумку и достал длинный плащ. Я сделал то же самое.
Старый пеликан затянул «Christus resurgens».[9]
— Несколько запоздал. Пасха давно закончилась, — поддел его Рансэ из-под капюшона.
— А песня осталась. Не пропадать же ей.
Впрочем, ему не пришлось ее допеть. С небес ливануло так, что Проповедник лишь чертыхался, несмотря на то, что он был единственным, кто оставался сухим.
За следующие часы мы трижды видели на промокших полях темные души. Одна, поняв, кто мы такие, бросилась прочь, зато другая, наоборот, кинулась на нас, и пришлось отпугнуть ее
Дождь был обложной, бесконечный, унылый и серый, словно Проповедник в свой худший из дней. Я мечтал о крыше над головой и подогретом вине, стараясь помнить, что скоро лето и до осени, которая сейчас как будто была вокруг нас, еще очень далеко.
Ехали мы тяжело, дорогу развезло, и лошади быстро устали. Рансэ несколько раз привставал на стременах, обтирал рукой лицо от воды, льющей в глаза, несмотря на капюшон.
— Животные нервничают, Людвиг.
— Заметил, — глухо произнес я.
Серая стена воды, плотная сизая дымка, ползущая над полями, снижали видимость, затягивали
