— Если хочешь проснуться, то следует войти в комнату. Если хочешь спать вечно, присаживайся, — Ганс похлопал по подоконнику рядом с собой. — Я как раз нагрел для тебя место.
Вместо ответа я внимательно посмотрел на него, и он, не выдержав взгляда, отвел глаза.
— Ты мертв?
— Ты мне скажи. — Он знакомым жестом ухватился за пуговицу на своей куртке.
— Я не знаю.
— Я тем более. Ты видел мою могилу?
— Да. Видел. На кладбище стражей, в Арденау. Но в ней нет твоего тела. Ты просто уехал и не вернулся.
— Хреновые новости, друг. Надеюсь, ты искал меня?
— Искал. Все мы искали. И я, и Гера, и Львенок с Кристиной. Мы год потратили, чтобы найти хоть что-то, но — никаких следов.
— А мой кинжал?
— Тоже не найден.
Ганс огорченно цокнул языком, спрыгнул на пол:
— Вот что. Грустные истории — это, конечно, интересно. Но я тебя увидел сейчас не для этого. Дверь, Людвиг. Будь добр, пошевеливайся.
— Нужен кинжал. У меня его нет.
— Зато у меня есть. Собственно говоря, для этого я и здесь. — Он протянул мне на ладони клинок.
Камень на рукояти был черный и совсем не походил на сапфир. А сам кинжал оказался очень похож на тот, что мы нашли с Рансэ.
— Откуда он у тебя? — нахмурился я.
— Разве это важно?
— Это не оружие стражей.
— Но это оружие — что сейчас самое важное, а выбор у тебя небольшой, Людвиг. Или взять его, или соседство со мной на подоконнике. Будем сидеть, как воробьи, торчать в твоем сне до бесконечности и весело чирикать. Потому что все равно больше делать нечего. Выбирай.
Рукоять клинка оказалась шершавой и неприятно-горячей, а молоко в глубине бездны темного камня вскипело и стало складываться в странные узоры, похожие на буквы.
Когда я поднял взгляд на Ганса, его и след простыл. Пугало нетерпеливо переступало с ноги на ногу и смотрело на меня волком. Мол, следует поторопиться.
— Ты вроде как реальное? — сказал я, разглядывая его сущность. — И не желаешь здесь застрять вместе со мной?
Оно суетливо кивнуло.
— Ну, тогда давай выберемся отсюда.
Убавляющая плоть бросилась на меня, растопырив руки. Я проткнул ее кинжалом и вскрикнул, выронив его, так как ладонь обожгла боль, а на коже остались тонкие витые знаки, точно такие же, как в черном камне.
— Забери тебя тьма! — сказал я, со злостью пнув клинок ногой так, что он проехал по полу к стене.
Справившись с болью, я налег на дверь плечом, толкнул ее и ввалился вместе с Пугалом в маленькую комнату, пораженно разглядывая обстановку.
Запах сливочного печенья, знакомый мне с самого детства, окутывал помещение нежностью и домашним уютом. В очаге гудело пламя, даруя тепло, такое важное в середине зимы, когда за окном все белым-бело и красные крыши Арденау спят под толстым слоем пушистого снега. Старый шкаф в углу, где я хранил все свои самые ценные вещи, стол с белой кружевной скатертью, оплывшая свеча, кровать…
Мальчик спал, а женщина склонилась над ним, поправляя одеяло. От двери я видел лишь ее спину и светлые волосы, так похожие на мои.
Затаив дыхание, я смотрел на них, боясь и желая, чтобы она повернулась ко мне, и не решаясь сделать шаг туда, где навсегда осталась моя память. Маленький Людвиг попросил спеть его любимую колыбельную, но, как только женщина запела, ее голос заглушили удары кузнечного молота, и я не смог услышать ни слова.
Я шагнул к кровати, но цепкие когтистые пальцы Пугала схватили меня за плечо. Оно покачало головой и показало на соседнюю дверь, края которой медленно затягивало то самое «молоко» черного камня.
Я сбросил его руку с плеча. У меня есть еще минута. Я успею. Но от Пугала не так-то просто отмахнуться. Оно не собиралось вступать в переговоры. Выхватило серп и, прежде чем я успел крикнуть, крест-накрест рассекло комнату. Та лопнула осколками витража из моего детства, ударившими вокруг сотнями бритвенно-острых стекол. Одушевленный толкнул меня в затягивающуюся дверь, за которой оказалась лишь безбрежная пропасть, наполненная ударами кузнечного молота, шипением закаливаемой стали, гулом раздуваемых мехов и ревом огня в горне.
Ноги мои не нашли опоры, я рухнул вниз и падал до тех пор, пока не проснулся…
Раннее утро было таким же серым, как мир в моем сне. Солнце только-только собиралось появиться из-за горизонта, и рассветные лучи пока лишь раскрашивали тела облаков бледно-розовой краской рассвета. Было холодно, словно поздней осенью, и я с трудом сел, вяло потирая застывшие пальцы и слыша, как в реке играет рыба.
Седой пепел лежал на углях остывшего костра. Визаган ушел не попрощавшись, и, судя по всему, уже очень давно.
— Людвиг, слава богу! Мы так волновались! — сказал Проповедник, заметивший, что я пришел в себя. Он покосился на невозмутимое Пугало, сидевшее на берегу реки и перебиравшее в руках плоские камни: — Точнее, я волновался. Этому-то все до фонаря. Пока ты валялся без сознания, оно дрыхло.
Пугало, слыша эти слова, забыло на мгновение о своем занятии и с выражением посмотрело на меня.
Оно знало, что случилось, но вытянуть из него хоть что-то можно даже не пытаться. Что взять с огородного пугала?
Вокруг кострища оказалось множество следов. Монахи ходили рядом со мной, но не тронули. Надо благодарить визагана, точнее, Софию и ее магию.
— Чему ты усмехаешься, скажи на милость? — спросил Проповедник, заметив мою кривую ухмылку.
— Ночь прошла. И я жив. Серьезный повод для радости.
Я подошел к воде, умылся, чувствуя, что последние липкие нити сна, который был явью, истончаются и отпускают меня на волю.
Пугало подобрало с земли пару плоских камушков и отдало их мне, предложив повалять дурака и пустить несколько «лягушек» по водной глади.
Я принял предложение, сказав:
— Когда-нибудь я узнаю, что тебя держит рядом со мной.
Оно равнодушно посмотрело на меня из-под шляпы и первым кинуло камень.
История четвертая
АУТОДАФЕ
— Они уже близко! — Проповедник от ужаса приплясывал и взмахивал руками, словно облезлая ворона — крыльями. — Людвиг, беги! Не мешкай!
Ему легко говорить. Он не знает, что такое усталость. А я последний час только и делаю, что бегу. В боку болело, легкие жгло огнем, пот застилал глаза, а в ушах грохотал целый барабанный оркестр.
