— Как продвигается твое творчество? Закончил пьесу?
Он грустно булькнул, подозвал стюарда, взял с подноса сразу два бокала с мартини, одним движением влил их себе в глотку, задумчиво пожевал оливки и проглотил их вместе с косточками.
— У меня творческий кризис, мой… друг. Из-за бытовых проблем не могу писать… вот уже месяц. А публика ждет…
Арчибальд — белая ворона среди своего племени. Но очень богатая белая ворона. Он — лучший драматург в Рапгаре, и его творения пользуются бешеной популярностью. Так что и Национальный театр, и Княжеский театр, и Дворец искусства платят ему хорошие деньги за его сочинения.
В нашем кругу не принято жаловаться на жизнь, здоровье и неурядицы. Все всегда должно быть хорошо. Неприлично утомлять людей своими проблемами. Но у дьюгоня, взявшего человеческий псевдоним, было совершенно иное мнение на этот счет. Сколько мы знакомы — он всегда любил поныть, особенно если есть благодарный слушатель.
— Моя подруга вновь хочет мальков… и я не могу ее убедить, что это плохо… скажется на моей карьере. Опять придется перетаскивать… икринки туда-сюда. — Он схватил очередной бокал, на этот раз с шампанским. — Солнца побольше, соли поменьше… направь на них течение, дорогой… не сопи, не плавай быстро… прекрати пить алкоголь, это портит воду… Вы ведь знаете этих женщин, эр'Картиа! — Он обреченно махнул рукой. — Совсем с ума сходят… как только появляется потомство. Куда ей еще детей?! У нас их и так уже… четырнадцать. Или… пятнадцать?… И все… бездарности! Ни у одного нет интереса к… театру.
Я вежливо улыбнулся. Арчибальд влил в пасть шампанское, подержал его во рту, оценивая вкус, и всколыхнул волну в аквариуме:
— Я известная творческая личность, эр'Картиа… но мне суждено было родиться дьюгонем… что толку в популярности, славе… успехе и богатстве… если нет полноценного гражданства? С ограниченным я все равно что бесправен…
— Ну полно, — укорил его.
— Вам легко говорить. — Арчибальд зачерпнул бокалом воду из аквариума и меланхолично вылил ее обратно. — Только представьте… какое унижение испытывает такая грандиозная… творческая личность… как я. Лучэры, рожденные в Рапгаре люди, мяурры, пикли, тропаеллы и даже эти… ка-га с хаплопелмами и махорами! — Его белые усы гневно задрожали. — Получают такое право если не с рождения, то за заслуги! А здесь… несешь свет настоящего искусства… в этот город… А в ответ — дьюгони, ограниченные в правах. Вы знаете, какой налог приходится мне платить?! Фарты… придут и уйдут… и Всеединый с ними! Но… что я оставлю своим детям после себя, кроме памяти о… моем грандиозном таланте и гении?! У них даже не будет наследного права быть… полноправными гражданами в Рапгаре! Я сокрушенно цокнул языком:
— Ты не пробовал напрямую обратиться в Комитет по гражданству? Ты ведь не последняя личность среди деятелей искусства.
— А что толку? — уныло спросил он, проводив взглядом даму в платье с открытой спиной. — Комитет по гражданству… напрямую подчиняется мэру. А я, когда был молод и глуп… высмеял его, пока он еще служил в Городском совете… и никто не думал, что прежнего мэра убьют… теперь расплачиваюсь.
От огорчения дьюгонь погрузился с головой, выпустил пузыри, всплыл и влажной рукой вальяжно поманил к себе метрдотеля.
— Бутылку мартини, голубчик! Времена наступают… суровые, эр'Картиа. Просить что у мэра, что у… Комитета — бесполезное занятие. Дьюгони после… истории с дамбой… у городских властей на плохом счету. Но нельзя же всех мерить одной… одной паровой линейкой… целый народ! Такие таланты… как я… не должны страдать из-за темного… образования рабочего люда плотины! Это же парадокс! Спасибо, голубчик.
Он присосался к горлышку бутылки, громко похрюкивая и помахивая лапой какому-то своему знакомому. Ясно, что он здесь делает. Пришел к Рисаху. Тот способен поговорить и с мэром, и с представителями Комитета. И не только поговорить. Он может заставить себя услышать. Муж Катарины — ближайший советник Князя по финансам и ходит у главы государства в больших любимчиках.
— Кстати говоря, эр'Картиа! — прохлюпал губами дьюгонь. — Я слышал, вы… с Мьякой больше не вместе?
— Как быстро частная жизнь становится общественной, — холодно сказал я.
— Да перестаньте! — фыркнул он так, что тысячи мелких капелек вылетели из его носа, счастливым образом миновав мою одежду. — В творческой среде основная пища… это сплетни. Все друг про друга всё знают…
Он вновь погрузился в воду, утянув с собой на дно наполовину опустошенную бутылку мартини. Анхель посоветовала мне поискать иного собеседника. Почти тут же представилась такая возможность.
— Чэр эр'Картиа. Добрый вечер, — раздался позади меня голос.
Я обернулся, небрежно кивнул малознакомому молодому лучэру, которого я встретил на приеме у Зинтринов, пытаясь вспомнить его имя. Это удалось:
— Чэр эр'Рапи. Здравствуйте.
Его черные глаза обратились на аквариум:
— Мне, право, неловко вас об этом просить, но не могли бы вы меня представить Арчибальду? Я поклонник его пьес с самого детства.
— Думаю, это можно устроить.
Дьюгонь как раз вынырнул, оставив бутылку в пучинах своей пузырящейся ванны.
— Арчибальд, — сказал я. — Позволь представить тебе юного чэра эр'Рапи. Он большой любитель театра и твоего таланта. Чэр эр'Рапи, это — знаменитый Арчибальд.
— Правда?! — оживился водоплавающий боров, его усы встопорщились, а сам он перевалился через край аквариума, протянув лапу для рукопожатия и едва не перевернув всю конструкцию. — И какая же пьеса… у вас самая любимая?
— «Любовь розы в лунном свете», — завороженно сказал молодой человек. — Она так же прекрасна, как «Мяурр-торгаш.
— Ого! — воскликнул на весь зал Арчибальд. — А вы и вправду большой ценитель… настоящего искусства!
Я не стал слушать их беседу, откланялся и пошел прочь, любезно здороваясь с теми, кто не отводит глаза. Откровенно говоря, я скучал, но продолжал смотреть по сторонам, пытаясь поймать взгляд каждого и, быть может, прочесть в нем то, чего мне так хотелось.
Анхель сочла это бесполезной тратой времени. Если тот, кто все это сделал со мной, здесь, я никогда этого не узнаю.
— Порой ты хуже Стэфана, — сказал я ей. Она «вздохнула» и замолчала.
Три немолодые дамы, что стояли возле входа на балкон, обсуждали Ночного Мясника, обмахиваясь внушительными веерами. Одна из них, пожилая, похожая на обвешанную бриллиантами воблу, переживала, что это дикое чудовище может забраться к ней через окно. Вторая леди согласно закатывала глаза, тогда как третья, курившая трубку, грубо оборвала первую:
— Перестань нести чушь, Агата! Скажи на милость, на кой ты сдалась кровавому ублюдку?! Он найдет себе мясо посвежее твоего!
Агата довольно глупо хихикнула, прикрыв лошадиные зубы веером.
— Мне кажется, это заговор, — сказала вторая мадам, толстощекая, с неприличным вырезом и атласной лентой на шее.
Анхель с раздражением подумала, что, кажется, никто больше ни о чем и думать не может, кроме как о сумасшедшем убийце и призрачных заговорах.
— Ты так считаешь, Мадлен? — громким шепотом произнесла Агата.
— Конечно! Это сынок мэра, помяни мое слово! Он всегда был того… со странностями! Режет людей, а папаша его прикрывает. Скваген-жольц не на стороне горожан, а на стороне власти.
— Помолчите! Обе! — рассвирепела женщина с трубкой и, наклонившись к ним, прошипела:
— Хватит привлекать внимание пустыми разговорами!
