сдавила сердце. Ну почему ее угораздило влюбиться в Генри Мизерби? Мало ли на свете парней? Дома, в Америке, их видимо-невидимо! Для чего ей этот англичанин, чужой уже по своей английской сути? Да, они оба говорят на английском языке, но какой разный этот английский! Сколько насмешек ей пришлось выслушать от истинных англичан за время учебы в Кембридже. Другое дело, что ее, Джинни Эвергрин, не так-то просто смутить разными выходками чопорных, самодостаточных англичан.
Но что она может сделать с собой, если сердце трепещет даже при упоминании имени Генри Мизерби?
Джинни шумно вздохнула и заставила себя улыбнуться. Она хочет стать его единственной подружкой.
И станет, обязательно станет! Она будет для Генри Мизерби больше, чем просто подружка.
А почему бы и нет?
Генри уплыл, экран замерцал серебристой рябью, а Джинни Эвергрин резко отбросила одеяло и спустила ноги с кровати. Маленькие, будто детские, ступни не доставали до бурой медвежьей шкуры, лежавшей возле кровати. Она соскользнула с края постели и утонула в колючем жестком тепле меха. Этого калифорнийского медведя-шатуна недавно застрелил отец неподалеку от горы Шаста и подарил ей, младшей дочери, по случаю приезда из Кембриджа, где она училась.
Джинни направилась в ванную. В пижаме апельсинового цвета она походила на девочку- подростка.
— Да, такая вот вышла маленькая, — сокрушался отец, большой сильный мужчина, когда знакомые удивлялись ее миниатюрности. — Последыш, что тут скажешь...
Действительно, она самая младшая из детей Эвергринов, шестая. Три старших брата — настоящие великаны, две сестры — вполне рослые девушки. А она малышка. Многие так и называют ее — малышка Джинн, так называет ее и он, Генри Мизерби. Мать говорит, что дело вовсе не в том, что на Джинни «не хватило материала», а просто в ней «вынырнула» прабабушка, француженка.
— Малышке повезло, — подначивал Билл Эвергрин свою жену. — Разве не ты рассказывала, скольким мужчинам вскружила голову твоя прабабка?
— Вертеть мужчинами — Божий дар, Билл, — смеялась мать.
— Это точно, тебя тоже Бог не обидел таким даром. Как ты меня скрутила, а? Я стал просто карманным парнем, когда познакомился с тобой. — Он покачал головой. — Если бы мне кто-то сказал про это раньше, я бы просто врезал ему как следует. — Билл покрутил коротко стриженной головой, похожей на серебряный шар. Волосы его давно поседели.
— А как еще обходиться с вами, мужчинами?
Улыбающееся лицо Марсии стало совсем молодым. Сейчас она походила на себя в ранней молодости, когда впервые Билл Эвергрин увидел ее на свадьбе двоюродного брата в Вакавилле, это в их же краях, в графстве Сискийю. Какая у нее была фигурка! Особенно в платье цвета чайной розы в талию, с глубоким вырезом и пышной юбкой. А талия такая тоненькая, что ее, пожалуй, можно было обхватить двумя пальцами. Весь вечер Билл только и делал, что пытался придумать, как бы ему осуществить это желание.
Наконец, когда объявили танцы, он тут же пригласил Марсию Боссом. Господи, как он тогда вспотел! Да что там вспотел, просто взмок! Галстук непривычно давил шею, и казалось, из-за этой проклятой тряпки ему не продохнуть. Марсия кружилась рядом с ним, но Биллу не хватало духу рискнуть и стиснуть ее талию двумя пальцами. Впрочем, что тут удивительного — он просто деревенщина, а она... О, она... Такая, как Марсия Боссом, — мечта каждого мужчины.
Конечно, он своего добился, но для этого ему пришлось сделать Марсии предложение и жениться на ней. Однако это уже совсем другая история...
— Как я тебя люблю, Марсия. — Билл подошел к жене и ласково погладил ее по спине, затем рука сама собой скользнула ниже, на ягодицы. — Ты у меня очень правильная жена...
Марсия ловко увернулась, и рука Билла повисла в воздухе.
— Слушай, а каким был бы наш шестой, то есть седьмой ребенок? — быстро поправился он. — Не хочешь проверить?
Джинни любила слушать шутливую перепалку родителей, но в последнее время девушка все больше сомневалась в правдивости их слов. Она видела портрет той самой француженки, маленькую акварель, как рассказывают, написанную кем-то из любвеобильных поклонников прабабушки. Джинни не находила в лице прекрасной особы из прошлого ничего общего с собой. Откуда взялась скуластость и смуглость кожи у нее, Джинни Эвергрин? Откуда слегка раскосый разрез глаз и угольная чернота радужки? А волосы? Они не уступят по жесткости свиной щетине, не особо церемонясь с собой и не слишком выбирая сравнения, недоумевала Джинни. Но с расспросами она к родителям не приставала. Ей нравились их отношения. Сколько лет вместе, шестеро детей, а они все еще любят друг друга. В чувствах, полагала Джинни, ошибиться трудно.
Она тоже хотела иметь настоящую семью. Мужа, с которым можно не просто жить, растить детей, но и шутить, как с другом, радоваться жизни, путешествовать по свету и получать все удовольствия, какие только существуют в этом мире. Она считала, что люди женятся для того, чтобы чувствовать себя каждый день с утра до вчера так же уютно и защищенно, как в теплой пенистой ванне...
В ванной, отделанной голубым кафелем, с темно-синим пушистым ковриком, со стопкой полотенец и полотенчиков на полке из красного дерева, Джинни сбросила пижаму, открыла кран на полную мощность и нырнула под душ. Тяжелый удар воды едва не сбил ее с ног. Она застонала, но призналась себе честно — не от водяных струй, а от приступа желания, которое с не меньшей силой ударило в самый низ живота... Джинни открыла рот и глубоко вдохнула, уворачиваясь от колючих струй, потом закинула голову, вытянулась и снова застонала. Сладостное чувство распирало чресла. Перед глазами возникло лицо Генри, но не экранное, а живое, настоящее, от которого пахло свежестью лета — цветами, травой. Такое, как на последнем пикнике в большой студенческой компании... Даже сейчас она видит крошку хрустящего печенья на влажной нижней губе Генри. Ей так хотелось снять ее. Нет, не пальцем, губами. Прикоснуться и снять. Поцелуем. Джинни показалось, она уже ощущает сладость этой крошки, но ей мало, мало этого. Ей хочется всего целиком, нет, не печенья, а Генри... Только его и никого больше.
Джинни закрыла глаза. Вода лилась неуемным потоком, пар заполнял ванную комнату, аромат дикого папоротника щекотал ноздри. Больше всего ей нравилось мыться этим мылом, когда она приезжала домой, на ранчо, потому что другие ароматы не подходили этому дому, выстроенному в красивейшей долине Скотт- Вэлли.
Джинни казалось, не потоки воды, а горячие сильные мужские руки скользят по ее телу. Вот они прошлись по шее, потом спустились ниже, прикоснулись к груди, и соски вздыбились, затвердев от желания. Она почувствовала, как огненной хваткой опоясана ее талия, а бедра заныли от обжигающих прикосновений... Джинни изогнулась, словно в экстазе, и его пальцы, да, да, пальцы, а не тонкие струи воды, оказались в самом тайном уголке ее тела... Экранное лицо Генри поплыло перед глазами. Его взгляд устремлен на нее и ни на кого другого. Это она с Генри в узкой юркой лодке-каноэ, и они вместе проплывают под Математическим мостиком в английском городке Кембридже... Он наклоняется к ней, низко-низко. Она чувствует его дыхание и раскрывает свои губы навстречу его губам...
— О Генри, не уходи, Генри! Побудь со мной еще немного...
Кажется, она не слышит, а угадывает по губам его обещание:
— Я всегда буду с тобой.
Крошка хрустящего печенья падает с нижней влажной губы Генри. Открыв рот, Джинни ловит ее... Какая сладкая крошка...
По животу побежали конвульсии. Джинни почувствовала, что задыхается. Она начала хватать ртом воздух, отстраняясь от струй воды.
— О Генри, Генри, не уходи, пожалуйста, вот она, я... побудь со мной еще, — шептала она.
Потом Джинни повернула кран, и освежающая прохладная вода полилась на ее тело, омывая и усмиряя разгоряченную плоть.
Придя в себя, Джинни натянула на руку жесткую мочалку-рукавицу и принялась так яростно тереть тело, будто задалась целью снять с себя кожу.
Она никогда не была близка с Генри.
