— Я не хочу, чтобы Оливер обходился без тебя! Я хочу, чтобы ему было хорошо!
Элеонора повернулась к нему.
— Ты что же, допускаешь, что я этого не хочу?
Впервые Гай увидел в ее глазах блеск стали. Элеонора положила ножик, которым чистила картошку, и вытерла руки полотенцем для посуды.
— Так будет лучше для всех, — повторила она. — Оливер будет в безопасности и под присмотром, а я смогу помогать тебе и вносить свой вклад в дело Женской добровольной службы. — Она улыбнулась, но в ее глазах еще оставался холод. — Ну же, Гай, разве ты не помнишь, какая у тебя тут была неразбериха, пока ты не встретил меня? А теперь у тебя работы прибавится. Сомневаюсь, что ты справишься без меня.
Гай чуть было не сказал: «Я прекрасно справлялся без тебя до нашего знакомства», но сдержался, понимая, как могут быть истолкованы эти слова. Он провел ладонью по грязным волосам и закрыл глаза. Перед его мысленным взором вдруг всплыл образ Фейт, какой он видел ее во время последней встречи. Возвращаясь поздно ночью из больницы, Гай вдруг сообразил, что находится всего в нескольких кварталах от дома, где остановились Фейт и Джейк. Он решил зайти к ним, жалея, что не нашел времени сделать это раньше. И тут он увидел на улице Фейт, хохочущую, явно пьяную вдрызг, да еще в компании какого-то сомнительного типа. Было совершенно очевидно, что это ее любовник. Гай забыл, что именно он тогда сказал Фейт, помнил только свое потрясение и осознание того, что неожиданно рушится еще одна его надежда.
Его гнев внезапно вспыхнул еще сильнее, но так же внезапно угас. Усталость, которая не проявлялась всю прошлую ночь, вдруг сразила его. После недолгого молчания он устало произнес:
— Если ты действительно считаешь, что это необходимо, то, вероятно, мне остается только согласиться.
— Вот и отлично! — быстро откликнулась Элеонора. — Я была уверена, что ты поймешь — это единственное разумное решение. А теперь, Гай, не пойти ли тебе помыться? Я налью чудесную горячую ванну, потом принесу тебе чаю с гренками, и ты как следует отдохнешь. Вот увидишь, все будет как нельзя лучше.
Работать на «скорой» Фейт посоветовал кто-то из друзей.
— У тебя нет никакого аттестата, машинистка из тебя тоже не получится. Похоже, единственное, что ты умеешь — это водить автомобиль.
Фейт была задета таким заявлением, но предложение не отвергла. Она подумала, что сможет по ночам работать на «скорой», а днем продолжать ухаживать за миссис Чилдерли, к которой все больше привязывалась.
Экзамен по вождению она сдала со второй попытки: экзаменационный автомобиль оказался огромным, старинным и норовистым — совсем как тот «ситроен», который Ральфу пришлось бросить во Франции, и Фейт легко с ним освоилась. Ей выдали спецодежду, каску и научили оказывать первую помощь. Кареты «скорой помощи» были обычными автомобилями, выкрашенными в серый цвет и оснащенными носилками. Водители выходили на смену по двое и работали каждую ночь в разных районах города.
Поначалу Фейт было трудно. Больше всего она боялась заблудиться в темноте. Она спешно изучала Лондон, но это мало помогало, поскольку из-за воронок и неразорвавшихся бомб многие улицы были перекрыты. То и дело она останавливала машину, чтобы спросить дорогу у прохожих, и бывало, что напуганные бомбежкой люди отправляли ее по неверному пути. В обязанности Фейт и ее напарницы Банти входило не только грузить пострадавших в машину и отвозить в больницу, но и записывать в специальном журнале имена раненых и характер полученных повреждений. Только у Фейт почему-то никогда это не получалось: то не было времени, то она не могла найти карандаш, то из-за темноты и завесы пыли вообще невозможно было писать. В больнице они оставляли пострадавших в приемном покое, забирали носилки и одеяла, возвращались на станцию «скорой помощи» и ждали нового вызова.
В этой работе была уйма возможностей сделать ошибку. То Фейт забывала забрать одеяла и получала разнос от начальства, поскольку приходилось выписывать новые. То раненые в салоне начинали стонать и жаловаться, когда она пыталась объехать выбоину на дороге. Однажды Фейт свернула не там, где нужно, и лишь минут через десять сообразила, что едет по Грин-стрит, а не по Грин-роуд. В перерывах между вызовами, сидя в подвале перед телефоном, они с Банти без конца пили чай.
— Хуже всего втаскивать носилки, — говорила Банти, в очередной раз набирая воды в чайник. — Скрючишься в три погибели, как…
— А я вчера уж думала, не доберусь до места — совершенно заплутала, — подхватила Фейт и посмотрела на напарницу. — И еще я боюсь… — она осеклась.
— Чего?
— А вдруг там будет что-нибудь ужасное. До сих пор у нас было, — она подсчитала, загибая пальцы, — всего десять пострадавших. Но никто из них не был ранен тяжело. Я боюсь, что меня начнет тошнить и я вообще ничего не смогу сделать.
— Я сама при виде крови падаю в обморок, — призналась Банти.
В следующую же ночь Фейт столкнулась с тем, чего так боялась. Дежурство было тяжелое: вернувшись в свой подвал после очередного выезда, они с Банти не успевали вскипятить чайник, как телефон звонил снова. В три часа утра дым и кирпичная пыль висели такой плотной пеленой, что сквозь лобовое стекло ничего не было видно. Банти высунула голову в боковое окно и говорила, куда ехать.
— Помедленнее… чуть левее… не дорога, а каша… Лучше останови здесь. На дороге что-то лежит.
Они вылезли из машины, и Банти пошла вперед, туда, где в свете фар виднелось какое-то препятствие. Внезапно она прошептала:
— О Боже!
Фейт посмотрела вниз.
Ребенка, должно быть, подбросило взрывной волной, и от удара об асфальт маленькое тельце разбилось. Фейт услышала, как Банти закричала, завыла без слез. Но странное дело — сама она не плакала, не кричала, и ничего из того, чего она боялась, с ней не произошло. Она только взяла из машины одеяло, обернула им мертвого младенца и бережно положила на носилки. Потом зажгла сигарету и вставила ее в трясущиеся пальцы Банти. Постовой тут же заорал: «Потуши огонь!», но Фейт и не подумала подчиниться — она не верила, что в таком аду можно с неба разглядеть огонек сигареты.
Эта ночь принесла Фейт странное облегчение, словно она сдала какой-то экзамен. Поначалу рев сирен воздушной тревоги и низкий гул бомбардировщиков вызывали у нее тошноту, а визг падающих бомб приводил в панику и заставлял сердце бешено колотиться. Справиться с собой Фейт удавалось лишь потому, что выглядеть дурочкой и трусихой она боялась еще больше. Но страх ее, на удивление, быстро ослабел: невозможно все время бояться с одинаковой силой. Он стал терпимым, с ним уже можно было жить. Шум и хаос воздушных налетов был всеохватывающим: вой сирен, звук удара зажигательных бомб, падающих на дорогу, грохот обваливающихся стен. Пожары, казалось, охватили уже весь Лондон, и то там, то здесь в небосвод поднимались густые клубы дыма. И если Фейт жаждала драматических событий, которые могли бы отвлечь ее от переживаний, то теперь их было в избытке.
Постепенно она привыкла к новому ритму жизни; каждый день в шесть утра возвращалась домой, до часу спала, потом отправлялась к миссис Чилдерли и оставалась там до шести вечера, после чего снова шла на станцию «скорой помощи». На станции она зарабатывала три фунта в неделю и еще два ей платила миссис Чилдерли, так что в конце первой недели Фейт почувствовала себя разбогатевшей. Конечно, она боялась бомбежек, но вряд ли в убежище ее страх был бы меньше. Через две недели, получив первый выходной, Фейт отправилась в Херонсмид. Ей очень не понравились нервозность Ральфа и бледность Поппи. Она предложила им приехать к ней в Лондон, и ей показалось, что мать чуть повеселела.
И снова Лондон, снова станция «скорой помощи» и беспрерывно звонящий телефон. Из-за пожаров с неба исчезли звезды, словно замазанные мазками жженой охры. Их с Банти приписали к другому району. Фейт вела машину, а Банти сверялась с картой и кричала, куда ехать. Они добрались до участка, заваленного обломками ограды и кирпичных стен, которые торчали из завала, как испорченные зубы, и притормозили. Языки пламени рвались ввысь, пыль поднималась терракотовыми облаками. Все вокруг было
