обратно так утомительно. Но я куплю тебе что-нибудь взамен, дорогая. На следующей неделе мы с тобой поедем в Лондон, будем ходить на балет, в театры и по магазинам…
— На следующей неделе у Лиззи начнутся занятия в школе, — спокойно сказал Дэвид.
— Что такого, если она пропустит неделю или две?
— У меня теннисный матч, мама. — Элизабет взяла мать за руки. — Я бы с радостью поехала с тобой в Лондон, мама, но не могу пропустить матч. И потом, мне еще надо довязать одеяло.
— Какое одеяло?
— Для бедных детей в Индии. Надо связать много квадратов, а потом сшить их вместе. Это требует времени.
— Могу представить, дорогая, — пробормотала Николь.
Глядя на дочь, она гладила ее темные шелковистые волосы и думала о том, какой странный у нее ребенок. Ей уже не раз приходило в голову, что в этом чертовом роддоме перепутали детей и ей достался чужой младенец.
Но она тут же отбросила эту мысль. Элизабет явно была дочерью Дэвида. Она унаследовала от него темные волосы, уравновешенность и спокойствие. Николь коснулась рукой нежной щеки дочери.
— Лиззи, не пора ли задать корм Пэнси? — раздался голос Дэвида. — Беги скорее. А я предложу твоей маме что-нибудь выпить.
Девочка умчалась прочь. Николь тяжело вздохнула и опустилась в шезлонг.
— Дэвид, пожалуйста, большой стакан джина с тоником. А лед есть? Вы еще не обзавелись холодильником?
— Нет, — с улыбкой ответил он. — Но я держу тоник в погребе, так что он не должен быть слишком теплым.
Когда через пять минут он вернулся, держа в руках два стакана, Николь сказала:
— Тебе не кажется, что ты слишком опекаешь Элизабет?
Дэвид сел рядом с ней.
— Я хочу, чтобы она была счастлива. Хочу уберечь ее от ударов судьбы.
— Мне кажется, ты оберегаешь ее от меня.
— Мне жаль, если это выглядит так.
— Неважно. Я все понимаю. Ты не хочешь, чтобы она выросла похожей на меня.
— Я бы хотел, чтобы она обладала твоей красотой… твоей силой духа… твоей храбростью, — проговорил он, глядя на Николь.
— Не понимаю, почему я ушла от тебя, Дэвид. Я всегда буду обожать тебя.
— Ты ушла, потому что еще оставались страны, где ты не была, и люди, с которыми ты еще не подружилась, — без всякой обиды сказал Дэвид.
Они сидели в дружном молчании, наблюдая, как чернильные тени деревьев на лужайке становятся все длиннее.
— Расскажи, как у тебя дела, Николь, — попросил Дэвид. — Ты станешь знаменитой актрисой? Мы увидим твое имя в неоновых огнях на Пикадилли?
Она рассмеялась.
— Боюсь, что нет. Сниматься в кино — утомительное занятие. Ждешь часами, потом тебя, наконец, снимают, и получается минутный эпизод.
— Тогда чем же ты займешься?
— Чем? Буду петь. Мне это больше нравится. Я люблю видеть публику перед собой.
— Это звучит как-то… неопределенно.
— Определенность — не в моем характере, Дэвид, разве не так?
Их взгляды встретились, и он покачал головой.
— А как у тебя с деньгами?
— Все в порядке. Абсолютно в порядке. — Она заметила кожаные заплаты на рукавах его куртки.
— А ты, Дэвид? Все еще работаешь в Лондоне?
— Да, по-прежнему в министерстве иностранных дел. Я предпочел бы бросить службу и заняться фермерством, тогда Лиззи не пришлось бы учиться в интернате. Но это неразумно с практической точки зрения.
Николь коснулась его руки.
— У тебя усталый вид, дорогой.
— Мне сорок четыре, — с улыбкой сказал он. — Я старый и седой.
— Как и я.
— Нет, — сказал он. — Нет.
— Пойду отыщу Лиззи. Я уезжаю завтра утром.
— Так скоро?
— Да. Поэтому мне надо посекретничать с дочерью.
Лиззи была в конюшне. Некоторое время Николь незаметно наблюдала, как дочь расчесывает хвост пони, что-то негромко приговаривая. Было видно, что она любит его, так же как сама Николь когда-то в детстве любила своих осликов, собачек и котят. На мгновение Николь почувствовала невыносимую грусть, как будто потеряла что-то очень ценное и даже не сразу обнаружила пропажу.
Но на следующее утро, покидая Комптон-Деверол, она посмотрела через плечо на поблескивающие окна, которые когда-то пыталась сосчитать, и поняла, что не смогла бы поступить иначе, потому что только путешествия приносили ей радость.
Глава двенадцатая
Летом 1952 года, почти через год после открытия «Холли-Блю», магазинчик в первый раз принес прибыль в сто пятьдесят фунтов за одну неделю. Фейт и Кон отпраздновали это событие, взяв пиво в пабе напротив и устриц в гастрономе «Хэрродз».
— Конечно, следовало бы выпить шампанского, — сказала Кон, — но я всегда больше любила пиво.
Была половина восьмого. Они уже закрыли магазин, подсчитали выручку, подмели полы и поднялись на кухню к Фейт.
— Как ты думаешь, мы разбогатеем? — спросила Фейт.
— Непременно.
— Было бы неплохо нанять продавщицу.
— Или уборщицу.
— Или устроить выходной, — сказала Фейт, проглотив устрицу.
— Чтобы провести его со своим парнем?
Кон была единственной, кто знал о Гае. В ее словах был приятный для Фейт оттенок: получалось, будто Гай действительно принадлежал ей, и не только в те короткие часы, когда его не отвлекали ни семья, ни работа.
— Даже если у меня будет целый свободный день, у него — вряд ли.
— Расплата за грех, моя дорогая. — Кон открыла еще одну бутылку пива и наполнила стакан Фейт. — Но ты можешь взять несколько выходных, если хочешь. Поезжай навестить отца.
И правда, как хорошо было бы поехать в Херонсмид, побродить по берегу теплым летним днем.
— Кон, это было бы замечательно. Но как ты справишься?
— Я спрошу девушку, которая вышивает для нас бисером, не хочет ли она подработать. Она очень ответственная.
После того как Кон ушла домой, Фейт убрала со стола и принесла из магазина бухгалтерские книги. Занимаясь подсчетами, она почувствовала знакомую боль внизу живота, ту самую боль, которая появлялась каждый месяц с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать лет. Ее охватило разочарование: после
