От дома Шуры до НИИ они дошли быстро. Всю дорогу Слава храбрился. Правда, были мгновения, когда он начинал колебаться, но восхищенные взгляды Вали сделали отступление невозможным. Валю не покидал молчаливый восторг, почти преклонение перед смелостью друга. Славе теперь и море было по колено, а усиление отрицательных излучений казалось пустячком.
Вова с порога проворно нырнул в закуток лаборатории, вытащил оттуда громоздкий ящик на колесах и установил его посредине комнаты. К ящику придвинули стул, на стул усадили Славу. Вова надел на правую Славину руку приборчик, похожий на металлическую рукавицу, и сказал:
— Начинаю. Возбуждай в себе любые эмоции, все сгодится. Можешь разговаривать, ругаться даже объясняться Вале в любви.
— Если буду объясняться — обойдусь без помощи ваших усилителей, — отпарировал Слава. — А почему вы не надеваете мне на голову шлема, не опутываете мой череп индикаторами, датчиками и проводами? Только у Свифта лапутяне высчитывали все данные человека по объему его большого пальца. Зато лапутяне вечно врали в своих вычислениях.
— Мы не соврем, — успокоил его Вова. — А шлемы на голову уже использовали фантасты и киношники. Мы серьезные ученые, нам фантастика не годится. Воздействуем на мозг через руку, это удобней.
И Слава, и Валя ожидали чего-то необычайного, но несколько минут прошли в тишине и молчании. Затем необычайное свершилось. Ящик вдруг затрясся, из его недр вырвались хрип и стук. Вова с воплем отчаяния метнулся к стене и нажал какую-то кнопку. Трое изобретателей склонились над ящиком. Он уже не хрипел и не дрожал, а только слегка дымился. Слава напомнил о себе:
— Эдиссоны, что случилось?
— Да подожди ты! — невежливо отозвался Шура. — Не до тебя, не видишь, что ли?
— Хоть снимите с меня эту железную рукавицу, — попросил Слава.
— Сам снимай. Теперь она ни к чему.
Слава с усилием стащил с руки приборчик и подошел к замершему ящику. Валя тоже приблизилась к экспериментаторам, но держалась осторожно, как если бы недавно хрипевшая и дергавшаяся машина грозила опасностью. Шура с негодованием воскликнул:
— Что я говорил! Жуткая скрытая отрицательность. Только немного усилили эмоции — бах! — все предохранители перегорели. Сколько тайного зла в человеке, а казался таким хорошим.
Вова уныло возразил:
— Обратное тоже верно. Если у подлинно хорошего человека крупно усилить его мелкую отрицательность, то появится острая дисгармония и динамо-магнитный эффект будет таким же разрушительным.
Оба начали спорить, что же все-таки преобладало в Славе — скрытая отрицательность или явная положительность. Семен сурово оборвал спор:
— О пустяках болтаете! Самое главное теперь — восстановить аппарат. А для этого: отчет начальству о неудаче испытания, просьба о деталях и материалах, — месяц, не меньше. — Он повернулся к Славе: — Извини, друг, но опыт завершить не можем. Кто виноват — твоя психология или недоработка нашей схемы — разберемся потом. Наведайся недельки через две—три.
Слава взял Валю под руку. В ближайшем кафе они вдоволь наговорились о неудавшемся эксперименте. Происшествие стало рисоваться в иных красках, чем казалось поначалу в лаборатории. Валя заливисто хохотала, вспоминая жуткий хрип, вдруг исторгнувшийся из недр аппарата: будто человека душили. Но ей по-прежнему казалось, что Слава поступил, как герой, добровольно ставший объектом опасного опыта, — хорошо еще, что его не довели до конца, ведь и Слава мог затрястись и захрипеть, как тот аппарат. И Слава гордился своим смелым решением идти в подопытные кролики, радуясь одновременно, что эксперимент прервался в какой-то, видимо, опасный момент.
Он и отдаленно не мог представить себе, во что завтра выльется эта удача.
3
После уроков созвали очередной педсовет. Вначале шло обсуждение неполадок с расписанием, немного подискутировали по поводу эффективности мер по борьбе с курением. Затем Николай Петрович взял слово для важного сообщения.
— Я вчера был в районе, — сказал он, потирая пальцами нос — Должен вам сказать, что в этом учебном году большинство школ района будет работать без отстающих. У нас тоже дело обстоит неплохо, и в целом ученики с программой справляются. За некоторыми, однако, исключениями.
Все повернулись в сторону Славы.
— Да-да, — подтвердил Николай Петрович, — вы правильно поняли. Школа у нас маленькая, классы небольшие. Казалось бы, возможность для успехов есть. А вот на же тебе — в первой четверти в седьмом классе по русскому языку намечается одиннадцать двоек, в девятом по истории восемь, в десятом — девять!
— Какой ужас! — ахнула Марья Сергеевна, преподаватель домоводства. — Не может быть!
— Да нет, может, — подхватила Ирина Павловна, завуч по внешкольной работе. — Но не должно!
Ирину Павловну ребята прозвали Ира-лошадь, имея в виду ее внешность и голос. Слава с удовольствием повторил про себя эту кличку и улыбнулся. Улыбку заметил Николай Петрович.
— Станислав Петрович, — сказал он мягко, — я бы на вашем месте не улыбался. Да-да, товарищи, я далек от мысли, что наш новый коллега не компетентен. Однако, знание кое-каких тонкостей педагогического процесса, к сожалению дает только долгая практика, а ее нет.
Слава вспыхнул. Он был хорошего мнения о своих уроках.
— Я не прошу скидок. Но липовых троек ставить не буду.
— Значит, по-вашему, — обернулся к нему учитель математики, пожилой, седой, с солидным брюшком и очень уважаемый Семен Семенович, — значит, по-вашему, если в классе нет двоек, то учитель очковтиратель? У меня, к примеру, двойка — редкость. Значит, я намеренно и незаслуженно завышаю оценки? — Семен Семенович славился своей методичностью. — Стало быть, я — очковтиратель?
— Смотря с какими требованиями подходить к ученикам, оценкам…
— Да или нет?
Слава взорвался.
— Да, да! Уверен, что вы иногда завышаете оценки.
Семен Семенович встал, принял стойку “смирно”. Пиджак был застегнут на все пуговицы.
— Я двадцать один год преподаю в школе. Двадцать один год учу детей не только правилам математики. Я учу их взгляду на жизнь, правде, да, да, правде! И большинство моих учеников идет по жизни прямыми, а не ломаными линиями. И вот… Извините, Николай Петрович, я допускаю, что наш молодой коллега погорячился, но все же прошу разрешения выйти, передохнуть от этого тягостного для меня разговора.
Как только за ним закрылась дверь, педсовет взорвался.
— Позор! — кричала химик Аделаида Ивановна. — Оскорбить старого заслуженного человека! И кто? Мальчишка! Вы не годитесь в учителя!
— Вы, конечно, годитесь, — с горечью сказал Слава. — Недаром ученики говорят: “Химичка Ада — другой не надо!” Знаете почему?
Аделаида Ивановна, крупная, очень красивая женщина лет тридцати пяти, хотела еще что-то сказать, но Слава закричал, уже не сдерживаясь:
— А потому, что вашу химию никто не знает и не учит. Тройка все равно будет. Они так и говорят: — Мы из всей химии одну косметику знаем — по Аде!
Большие глаза Аделаиды Ивановны наполнились слезами. Всхлипнув, она кинулась к дверям.
На минуту установилась тягостная тишина. Ее прервал Николай Петрович.
— Нехорошо! — сказал он. — Очень нехорошо. Независимо от того, что наш молодой товарищ неправ,
