было темных тонов. Голубые, желтые, розовые цвета покрывали колонны и непонятные мне рисунки. Наверное это были символы в цветном изображении. Этими символами гармонично была украшена стена, а сбоку за колоннами был дворик с цветами. В конце колонн было две двери: прямо и налево. Я спохватился, что впереди меня никого нет и я иду сам по себе. В конце коридора был такой же коридор, повернутый направо. Я на секунду остановился, но дверь налево открылась и я вошел в нее. В причудливой комнате никого не было, но она была наполнена ощущением присутствия живых тел.
«Эдика бы сюда, — подумал я. — Интересно, почувствовал бы он теперь ощущение присутствия? С ощущением шагов он согласился.»
Впрочем, не мешало бы сюда и Абдыбая, у которого теперь будет крутой поворот судьбы. Но у каждого свое тело обстоятельств.
Ощущение присутствия было объемным и разнообразным.
— Ты должен возвращаться к себе, — но это был не голос, это было содержание без слов.
Такое бывает во сне или в медитировании, когда никто не говорит, но все, как в словах, понятно.
— Ты знаешь, что ждет твоего друга?
— Да, — точно также без слов сущностным содержанием ответил я.
Если бы здесь был Дун, то он бы понял, что ум, его аппарат — речь, можно заменить более емким свойством. Это свойство не последовательного мышления или оповещения, а знания сразу непосредственно и в полном объеме. Может быть, когда-нибудь люди научатся «разговаривать» сущностями.
— Что ты собираешься делать? — опять засветилось в голове.
— Все будет проистекать как должно в теле обстоятельств. В моем внешнем теле это опыт. Тело обстоятельств западного характера особое и его надо пережить.
Одновременно я воспринимал содержание комнаты. Зрительно здесь был потолок. Сущностно на восприятии все было так, что его нет. Небо над головой, гряда гор создавали уютную локальность. Было ощущение, что все есть вокруг, но здесь уют, гарантия неприкосновенности и полное доверие. Не часто бывает такое ощущение, оно случается, когда человек уходит далеко в безопасные горы и ощущает, что теперь он никому не нужен и никто его не побеспокоит. Такое случается, когда родители надолго уехали из дома, ребенок заперся. Предоставлен сам себе и чувствует себя хозяином.
В этой комнате не ощущалось даже наличие соседних комнат, а уж сторонних поселений и храма — и тем более.
«Один здесь человек носитель или группа?» — пронеслось у меня для себя, но тут же последовал ответ:
— Здесь нет различений. Мы одно различающееся.
— Я могу вернуться через месяц.
— Ты волен поступать как хочешь. Здесь время не исчисляется.
Я повернулся, так и не увидев комнаты в содержании, потому что все застилало ощущением восприятия свободного пространства. А может быть комнаты и не было, но входил я словно бы в нее. Я не удивился, когда перед собой не увидел дверь. Я сделал несколько шагов в сторону предполагаемого коридора и оказался на террасе. Сзади меня была закрытая дверь. По правую руку уже стояла фигура, облаченная в черное. Я повернулся и пошел к ней, а она повела меня вперед. Мы беспрепятственно вышли из солнечного лабиринта. Над головой было только небо и солнце. На площадке возле храма сидела молодежь. Среди них я увидел Дуна и дедушку. Теперь я видел лица молодежи и их фигуры. Сложно было определить их национальность. Но у всех были черные волосы, накоротко стриженые у мужчин и длинные косы у женщин. Восточный тип лица был своеобразным. Он больше подходил европейцу, чем монголу или китайцу. Ко мне подошел Дун и сказал:
— До вашего прихода мне разрешили остаться здесь. Дедушка вас проводит куда вам угодно. Тем более, что ему все равно возвращаться в селение. Там его ждут.
В Талгаре стояла чудная погода. Все было привычно и обыденно. День уже склонялся к вечеру. Я решил найти Абдыбая. Эдик уехал в Алма-Ату.
У Олега Тумакова мне сказали, что Абдыбай и он ушли куда-то, наверное на свадьбу.
«У кого же может быть свадьба?» — размышлял я, так как хорошо знал всех односельчан.
По дороге мне сказали, что свадьба у недавно приехавших.
Шумное застолье встретило меня радужно. Олег уже изрядно подвыпил и нараспев декламировал стихи Есенина. Есенин еще не был в моде, но Олег достал где-то трехтомник стихов и знал его наизусть. Стихи Есенина потешали народ. Они были заунывными, а люди были оптимистического характера. Только Олегу нравилась эта не понятная о чем печаль. Жил он в избытке на сопоставлении с другими и печалился он, но не они.
Абдыбая здесь не было. Олег махнул рукой и сказал:
— Приехал странный какой-то, а теперь у дяди, наверное.
Я решил встретиться с ним на следующий день, либо после свадьбы. Было уже поздно. Олег свалился на стол и я решил отвести его домой.
Через несколько сотен метров он окончательно обвис и я по темным улицам понес его на плечах. На темном участке дороги возле сада от деревьев отделились две фигуры. Несмотря на то, что была кромешная тьма, я узнал Петра Шутова и его зятя. В Талгаре они славились своими хулиганскими делами и издевательствами над молодежью. Однако в присутствии нас в общественных местах они вели себя прилично. Особенно Шутов боялся Эдика. Эдик в критических ситуациях не разговаривал. Он руководил обществом «Дзержинец» по борьбе с хулиганством, и мог любого, даже вооруженного, нокаутировать в несколько секунд.
Я хотел попросить Шутова помочь довести Олега, но на меня посыпался град ударов руками, предметами и ногами. Пока я смотрел, куда примостить Олега, удары шли по голове так, что тысячи искр вылетали из глаз. Ногами били в живот. Когда я, наконец, пристроил Олега к дереву, хулиганы развернулись и скрылись в темноте.
Чувствовалось, что операция была продумана и подготовлена. Меня ждали. Шутову нужен был разгул, так как среди некоторой части его хулиганский авторитет воспевался. Многие из них и сами были непрочь над кем-нибудь поиздеваться. Такое стало случаться чаще и чаще. Но у Шутова кто-то из родственников был в районном отделении милиции, или в каком-то другом отделе правоохранительных органов. Насилования и насилия покрывались кулаком и дядей. Единственным препятствием для шефского торжества были мы. На нас смотрели все с надеждой, но кризис назревал. И вот теперь, тщательно подготовившись, Шутов пошел «ва-банк».
Я поднял Олега. Глаза застилала кровь. В беседке я положил его и пошел смывать кровь в колонку. Умывшись, я решил незаметно проскользнуть домой, чтобы не волновать мать, а затем незаметно привести окровавленную одежду в порядок. На душе не было никаких эмоций, кроме беспокойства за Абдыбая. Нетрудно было предположить, что вторым будет он. Вскоре в дверь раздался стук. Я не удивился, когда увидел Абдыбая.
— Здорово тебя разукрасили, — невесело пошутил он. — Ну ладно, завтра поговорим, а пока отдыхай.
— Будь осторожен, Абдыбай, — сказал я, хотя знал, что Абдыбай прятаться не станет.
Он даже не спросил, кто напал на меня. Он знал.
На следующий день на улице ко мне подбежал мальчик и сказал:
— Вы ищете Абдыбая? Я все видел.
Не дожидаясь моих вопросов, он стал рассказывать.
В темноте, но не далеко от фонаря к Абдыбаю подошли двое мужчин.
— Напрасно ты распускаешь руки, Петя, — сказал Абдыбай, но эти двое достали ножи.
Было смешно угрожать Абдыбаю ножами. И он сказал:
— Если ты не спрячешь нож, я этим же ножом отрежу тебе правую руку, чтобы ты больше никогда не держал в страхе людей и не занимался насилованием девушек.
Петр ринулся молча на Абдыбая с ножом. Но вдруг он отлетел в сторону, согнувшись, и тут же со всех ног бросился бежать в сторону завода. Почти одновременно его зять кинулся сбоку на Абдыбая и тоже
