— С царями я не помню, — растерянно сказал Сюся. — Александр Македонский не подойдет, папа? Его даже Чапаев хвалил. Очень знаменитый полководец и как раз древний.
— Александр Македонский без усов. Они все тогда бритыми ходили. Давай следующего.
— Наполеон Буонапарте, знаменитый полководец, — сказала старушка Мария Герасимовна.
— Наполеон, Мария Герасимовна, как родился без усов, так и помер без усов.
— Разве? Пардон, забыла. Тогда Кутузов.
— Вы что, смеетесь надо мной, Мария Герасимовна? Кутузов никогда не носил усов. Усатых давайте, усатых!.. Вот черт, ну прямо так и вертится в голове.
— Петя, ложись спать, утром вспомнишь, — примирительно предложила Елена Петровна.
— Пока не вспомню, все равно не усну. Ты же меня знаешь, Лелечка. Лучше помогай мне вспоминать. Скобелев? Нет, не Скобелев. Жоффр? Нет, не Жоффр. Бетховен? Тьфу, это композитор, а не полководец!.. Пойду еще раз на него посмотрю — может, тогда вспомню
Когда Паромов вернулся в купе, женщины и Сюся уже лежали и делали вид, что сладко-сладко спят. Паромов присел на край диванчика и попытался прогнать мысль о проводнике, похожем на знаменитого полководца. Но не тут-то было! Мысль жужжала и кружилась в паромовской голове, назойливая, как слепень в конюшне
— Леля, ты спишь? — тихо сказал Паромов жене. — Мне кажется, что он, скорее, на знаменитого писателя похож. Ради бога, напомни мне, какие есть усатые писатели.
— Дайте людям покой, Петр Васильевич, — вдруг сердито сказала старушка Мария Герасимовна. — Жорж Занд, кажется, с усами.
— С вашего разрешения, Жорж Занд — дама, и притом безусая. Спите лучше, Мария Герасимовна, чем глупости говорить.
Старушка Мария Герасимовна обиделась и повернулась к стенке.
— Степан Степанович — писатель с усами, — неопределенно улыбаясь, сказала жена Паромова.
— Вечно ты со своим Степан Степановичем! У проводника лицо во сто раз умнее и выразительнее, чем у твоего Степана Степановича. Ты мне лучше из классиков давай. Из классиков многие усатые.
— Классики не усатые, а бородатые, — наставительно сказала старушка Мария Герасимовна. — Например, Лев Толстой — уж такой классик, что дальше некуда. И с бородой!
— Но у него-то бороды нет!
— У кого у него?
— У проводника!
— А может, если ему привязать бороду, он как раз и будет похож на Льва Толстого?
— Этак и вы, Мария Герасимовна, если вам бороду подвязать, сойдете за Толстого. В темноте!
Старушка Мария Герасимовна снова обиделась и замолчала.
— Лермонтов! Лермонтов! — захлопала в ладоши Елена Петровна. — Лермонтов — классик с усами! Ей-богу, Петя, он похож на Лермонтова.
— На Лермонтова? Н…нет. Хотя, обожди. Я сейчас схожу проверю.
Вернулся Паромов через полчаса расстроенный и злой.
— Минут двадцать около уборной стоял, ждал. Вышел он, смотрю: нет, не Лермонтов. Знаешь, Лелечка, что? Может, он не на писателя похож, а на композитора? Давай, котик, вспомним, какие были усатые композиторы.
Стали вспоминать усатых композиторов. Потом усатых художников.
— Этот, кажется, с усами, который убивает своего сына, — сказала старушка Мария Герасимовна.
Паромов холодно пожал плечами:
— Не знаю такого усатого художника, который убивает своего сына. Бородатый Иван Грозный — да, этот действительно убивает. Вы, наверное, Репина имели в виду, Мария Герасимовна?
— Его.
— Не похож он на Репина. Дальше давайте.
К трем часам ночи женщины, утомленные трудными воспоминаниями, сдались и уснули. Попытался уснуть и Паромов. Но не прошло и часа, как он уже сидел на диване и, сжав голову руками, нервно бормотал, уставившись в одну точку:
— Вот напасть! Может, он на критика знаменитого похож? Белинский? С бородой. Чернышевский? С бородой. Добролюбов? Без усов. Тьфу, черт! Критики не годятся. Придется знаменитых ученых перебирать.
Громыхая на стыках рельсов, поезд плавно подкатил к перрону харьковского вокзала.
«Пойду покурю, освежусь», — решил Паромов, накинул пальто и вышел.
А через десять минут он сидел на диване жены и счастливым шепотом говорил:
— Леля! Лелечка! Проснись, котик, на минутку.
— Ммм… Отстань! Я спать хочу.
— На одну минуточку, Лелечка. Это же прямо замечательно! Ты знаешь, на кого он похож?
— Ммм… Отстань!.. Неужели все-таки на композитора?
— Да нет! Он на самого себя похож. Прямо как две капли воды. Я сейчас вышел на перрон, гляжу: он стоит в парадном кителе и на груди орден. Я как глянул, так сразу и вспомнил. Его портрет во всех газетах был напечатан. Нестеров его фамилия. Знатный проводник Нестеров. Полководцы и писатели, выходит, тут ни при чем. Зря мы с тобой трудились… Ух, черт, как гора с плеч!..
Когда ударил второй звонок, Паромовы уже спали блаженным сном хорошо поработавших людей.
ИСПЫТАНИЕ ОГНЕМ
Суворова уволили из мастерской за то, что он с пьяных глаз пришил к синей шевиотовой жилетке коричневый грубошерстный рукав.
В городе ему устроиться не удалось. Суворов подумал и решил поехать в деревню.
— Мужики нынче богатые, — рассуждал он, сидя с приятелями в пивной, — они не знают, куда свои трудодни девать. Поеду, буду их обшивать.
Чокнувшись, вытирая жидкие сивые усики, он прибавил:
— А работа в деревне нетрудная, мужик наш франтить не мастер. Что на слона шить, что на мужика — это одна юриспруденция!
С помощью знакомых он легко устроился на работу в большой волжский колхоз. Приняли его там ласково, с почетом, дали чистое хорошее помещение и поставили в горницу большое городское зеркало.
Первые дни Суворов чувствовал себя в деревне плохо. Ходил гордый, одинокий и, иронически поглядывая на большое, тихое сельское небо, говорил колхозникам:
— Безусловно, всегда мне здесь жить — не модель. У вас, заметьте, даже паршивой пивнушки — и той нету. Интеллигентному человеку негде культурно провести вечер.
Потом смирился и сел за работу.
Первым пришел к Суворову с заказом знатный колхозный человек — Василий Иванович Щукин, в прошлом пастух. Пятьдесят трудных весен прожил на земле Василий Иванович, полевой бригадир, а костюм шил себе по вкусу первый раз.
— Требуется мне форсистая толстовочка, — суетливо объяснял он портному, — такая, понимаешь, чтобы карманов было побольше. А к ней обыкновенные серьезные штаны.
Через неделю бригадирская толстовка была готова. Шил Суворов без примерки — не пожелал возиться. Надев новый костюм, бригадир подошел к зеркалу. Он улыбался. Его прямо распирало от гордости.
— Теперь побреюсь — и хоть к девкам в хоровод! — сказал он.
Минуты три бригадир молча стоял перед зеркалом, пристально и несколько испуганно вглядываясь в свое отражение. В зеркале отражался пожилой бородатый человек в длинном, до колен, нелепом, сильно
