Подстаканников сел.
Бывшие партнеры помолчали, с некоторым внутренним напряжением рассматривая друг друга. Наконец Подстаканников выдавил из себя:
— Как с шахматами? Играешь… те?
Оловянников усмехнулся снисходительно, но тут
зазвонил телефон, Оловянников снял трубку и сказал свое «алло», так, как Подстаканников никогда бы не сумел его произнести. Небрежно и вместе с тем величественно, негромко, но и не тихо, не угодливо, но и не сухо. Сказав «алло» и услышав ответ, Оловянников вдруг радостно оживился:
— Всегда готов!.. Только надо позвонить, чтобы егеря нам дали — Тимофея… как его?.. Кудлаченко.
Толковый мужик!.. Вы позвоните им, ладно?.. А я позабочусь о боеприпасах… Да нет, хватит, я. думаю, двух бутылок!.. Договорились, жду ваших позывных завтра.
Он положил трубку и сказал Подстаканникову:
— Какие уж тут, милый мой, могут быть шахматы… Дохнуть, как видишь… те, некогда!
Подстаканников быстро оторвал половинку зада от мягкого кресла и стал прощаться, Оловянников его не задерживал…
Прошло… нет, собственно говоря, прошла целая жизнь. Подстаканников прожил ее честно и, в общем, достойно — грех жаловаться, хотя большой карьеры так и не сделал.
Об Оловянникове ничего не было слышно.
В связи с уходом на пенсию Подстаканникова его учреждение поднесло ему месячную бесплатную путевку в санаторий не самого высшего разбора, но и не в рядовой.
В первый же вечер своего пребывания там Подстаканников с шахматной доской под мышкой вышел в парк в поисках такого же, как он, любителя-партнера. Его окликнул сидевший на скамейке под кипарисом седой мужчина в белой кепочке.
— Подстаканников, Степа, неужели это ты?..
Степан Иванович остановился, пригляделся. Да, это был Оловянников — своею собственной персоной! Посидели, поговорили — все вспомнили и обо всем повздыхали.
Оловянников сказал:
— А помнишь, Степа, как мы в шахматы с тобой резались в редакции, у меня в кабинете, за закрытой дверью?
— Конечно, помню, Ваня! Хочешь — давай сразимся. Дашь фору, как раньше давал? Хотя бы слона.
— Дам. Расставляй фигуры!
Подстаканников расставил фигуры, и… через четыре хода Оловянников получил киндер-мат.
Стали играть вторую партию уже без форы, и Оловянников снова ее проиграл — на этот раз на двенадцатом ходу.
Проиграли и пошли вместе на вечерний кефиропой.
Когда пролетел срок путевки Оловянникова, он сказал Подстаканникову, прощаясь с ним:
— Надо нам продолжить наши баталии. Ты где живешь… в городе?
Подстаканников назвал свою улицу.
— Мы же с тобой почти соседи, — обрадовался Оловянников, — теперь остается только решить проблему места встреч. Можно было бы у меня, но жена… в общем, «наши жены — ружья заряжены!»… Ты меня понимаешь, Степа.
— Понимаю, Ваня, тем более что моя — это даже не ружье, а ракетная установка дальнего действия. Вот что, Ваня… скверик знаешь возле нашей троллейбусной остановки? Уютный такой скверик, и скамейки всегда есть свободные.
— Знаю, конечно!
— Там и будем встречаться. Позвонишь, я доску в охапку — и туда!..
— Прекрасно!..
И они стали встречаться в скверике подле троллейбусной остановки раза три в неделю, а то и чаще. Играли, в общем, на равных: если сегодня Оловянников поставит Подстаканникову киндер-мат, то — будьте уверены — завтра Подстаканников ответит Оловян-никову таким же киндер-матом.
А жизнь… Она тем временем продолжается!..
ЕЩЕ О САТИРЕ — БЕГЛО
Итак — существует ли у нас сатира как таковая? Ответить на этот риторический вопрос односложно трудно, даже невозможно по той простой причине, что сатира бывает разная.
Если взять русскую классическую сатиру в ее историческом, как говорится, разрезе, то у нас есть сатира, связанная с добродушно-едким юмором — достаточно, думается, назвать Фонвизина с его неувядаемым «Недорослем».
Есть сатира обличительно-негодующей патетической тональности — сатира Грибоедова с бессмертными монологами Чацкого в «Горе от ума».
Есть пушкинская сатира, лаконичная, но блистательная по меткости и выразительности! Достаточно вспомнить хотя бы четверостишную эпиграмму Пушкина на Карамзина.
Есть великий Гоголь с его великим «Ревизором» и великими «Мертвыми душами». Тут уместно, пожалуй, вспомнить, как отозвался Николай I Романов о «Ревизоре» после первого представления комедии Гоголя, им увиденного:
— Всем досталось, а мне больше всех!
Есть Салтыков-Щедрин, сатирические сказки которого (не говоря уже о романах) пленяют читателей не только своей обличительной смелостью, но и прелестным юмором.
Есть Чехов, в юморе которого часто звучали сатирические ноты.
Есть сатириконцы: Аверченко, Тэффи, Бухов.
И наконец, если брать современность, то есть М. Булгаков, Г. Троепольский и М. Зощенко.
В чем сатирическая сила Зощенко? Мне думается, в том, что он первый у н. ас применил в сатире прием «двойного Нельсона», когда сатирическому осмеянию подвергаются не только герои его новелл — личности малопочтенные, но и рассказчик, выдуманный Зощенко, личность тоже малопочтенная и тоже персонаж зощен-ковской сатиры. Этим приемом Зощенко расширяет ее объемы и ее специальные масштабы.
Из периферийных авторов, которых я читал, я бы назвал А. Треера из Новосибирска и В. Кадяева из Одессы, несомненно интересных и даровитых сатириков.
Итак — существует ли у нас всё-таки сатира? Да, существует — ведь я не назвал еще главного поставщика сатиры на книжный рынок — журнал «Крокодил», популярный сатирический журнал — долгожитель, в числе главных редакторов которого были такой талантливый беллетрист, как Е. Дубровин, такой блистательный «писатель в газете», как фельетонист «Правды» М. Кольцов, такие популярные фельетонисты, как Г. Рыклин и М. Семенов.
Я понимаю, что я не все сказал о советской сатире, совсем не касался сатирической поэзии и драматургии, да и не упомянул многих сатирических прозаиков, в том числе и неутомимого М. Жванецкого.
