наблюдалась с несколькими номерами в Польше и Венгрии. Болгарию делла Корте упоминал, это он помнил точно, а вот насчет других стран уверенности не испытывал. Еще в списке мелькали Нидерланды и Англия, возможно, звонки туда были связаны с юридической практикой адвоката. Доминиканской Республики он не обнаружил, а что до Австрии и Нидерландов, также упомянутых капитаном, туда звонили, но не слишком часто.
Брунетти понятия не имел, какая доля в работе юристов приходится на телефонные переговоры, и поэтому не мог судить о том, было ли в количестве звонков что-то необычное.
Он позвонил на коммутатор и попросил соединить с номером, оставленным делла Корте. Когда капитан ответил, Брунетти, поздоровавшись, попросил дать ему телефонные номера в Падуе и Местре, обнаруженные в телефонной книжке Фаверо.
Делла Корте продиктовал ему оба номера, и Брунетти предложил:
— У меня тут список исходящих звонков Тревизана, правда, только междугородных и международных, так что телефона в Местре в нем нет, а падуанский номер могу посмотреть, хотите?
— Спросите меня, хочу ли я умереть в объятьях шестнадцатилетней девицы, — ответ получите тот же!
Истолковав это как «да», Брунетти обратился к списку, задерживая взгляд на номерах, начинающихся с 049 — кода Падуи. На первых четырех страницах ничего интересного не обнаружилось, зато на пятой, а потом еще на девятой он увидел искомый номер. Еще несколько страниц заветные цифры не попадались, но вот на четырнадцатой странице они возникли снова: номер набирали три раза за одну неделю.
Реакцией на сведения, сообщенные Брунетти, было глухое мычание, после чего делла Корте проговорил:
— Пожалуй, пора поручить кому-нибудь заняться этим номером в Падуе.
— А я пошлю кого-нибудь в бар, посмотреть, что там и как.
Теперь Брунетти всерьез заинтересовался, что представляет собой этот бар и его посетители. Но главное — у него буквально руки чесались заполучить список внутренних звонков Тревизана и проверить, нет ли среди них номера бара.
Печальный опыт, приобретенный Брунетти за годы работы в полиции, подсказывал ему: таких совпадений не бывает. То, что некий номер телефона был известен двум людям, убитым один за другим, не могло быть случайностью, эдакой иронией судьбы, о которой можно поговорить и забыть. Этот падуанский телефон играл какую-то важную роль; хотя Брунетти пока совершенно не понимал, какую именно, у него возникла твердая уверенность, что номер бара в Местре непременно окажется среди внутренних звонков Тревизана.
Он пообещал держать делла Корте в курсе дела, положил трубку и позвонил по внутреннему телефону сержанту Вьянелло. Тот оказался на месте, и Брунетти попросил его подняться.
Вьянелло появился на пороге его кабинета через пару минут.
— Что-то по Тревизану? — спросил он, глядя на шефа с нескрываемым любопытством.
— Да. Мне только что звонили из полицейского управления Падуи по поводу Рино Фаверо.
— Того бухгалтера, что работал на министерство здравоохранения? — спросил Вьянелло.
Брунетти кивнул, и сержант воскликнул с неожиданной горячностью:
— Все они должны сделать то же самое!
От изумления Брунетти буквально лишился дара речи.
— Что сделать? — выговорил он через несколько мгновений.
— Убить себя, вот что должны сделать все эти грязные твари! — Гнев Вьянелло потух так же неожиданно, как вспыхнул, и он спокойно уселся напротив Брунетти.
— Чего это вы вдруг? — поинтересовался Брунетти.
Вьянелло только пожал плечами и досадливо махнул рукой.
Брунетти молча ждал.
— Сегодня в «Коррьере» редакционную статью прочел, — проговорил наконец сержант.
— И что в ней говорилось?
— Что нам должно быть жаль этих несчастных, вынужденных прощаться с жизнью, ибо они не в силах выдержать стыда и тех страданий, что причиняет им наше общество; что судьи должны выпускать их из тюрем, возвращать в лоно семьи, к женам и детям. И что-то еще в этом роде, не помню, меня чуть не стошнило от отвращения.
Брунетти по-прежнему молчал, и Вьянелло продолжил:
— Когда какого-нибудь карманника сажают за украденный кошелек, в газетах, и уж тем более в такой, как «Коррьере», почему-то не печатают статей, что, мол, давайте его пожалеем и выпустим. А эти свиньи? Сколько они наворовали, одному Богу известно. Ваши налоги. Мои налоги. Миллионы, триллионы лир. — Тут он вдруг осознал, что слишком разошелся, снова махнул рукой, словно отгоняя собственный гнев, и спросил куда более спокойно: — Так что там с Фаверо?
— Это было не самоубийство.
Вьянелло вытаращил глаза.
— А что же было на самом деле? — спросил он, совершенно забыв о своем праведном гневе.
— Он никак не мог сам вести машину: в его крови обнаружено слишком много барбитуратов.
— Много — это сколько?
— Четыре миллиграмма, — ответил Брунетти и, не давая Вьянелло возразить, что это не такая уж большая доза, добавил: — Это был роипнол.
Вьянелло, так же как и Гвидо, прекрасно понимал, что четыре миллиграмма такого препарата свалили бы их обоих дня на полтора.
— А какая тут связь с Тревизаном? — спросил сержант.
Поскольку Вьянелло, как и сам Брунетти, давно утратил веру в случайности, рассказ о телефонном номере, известном, как оказалось, обоим убитым, он выслушал, затаив дыхание.
— Так это недалеко от станции, куда прибывают поезда из Падуи? На виа Фагаре?
— Да. Бар «У Пинетты». Вы знаете его?
Вьянелло подумал минутку, глядя куда-то в сторону, потом кивнул:
— Кажется, да. Если это тот, о котором я думаю. Слева от вокзала, так?
— Не знаю. Знаю только, что где-то неподалеку от него, но об этом баре я ничего не слыхал.
— Похоже, это он самый. «У Пинетты»?
Брунетти кивнул. Он ждал продолжения.
— Если это действительно тот бар, который я имею в виду, скажу прямо — место гиблое. Там вечно крутятся выходцы из Северной Африки, ну эти, «вы меня понимать?» — их везде хватает. — Вьянелло замолчал, и Брунетти приготовился было выслушать какое-нибудь презрительное замечание об этих уличных торговцах, наводнивших улицы Венеции и торгующих поддельными сумочками «от Гуччи» да резными африканскими статуэтками. Но Вьянелло, к его удивлению, вздохнул и сказал: — Жаль бедолаг.
Брунетти давным-давно понял, что ожидать от сограждан последовательности в политических взглядах — дело безнадежное, однако сочувствие Вьянелло к иноземным торговцам стало для него полнейшей неожиданностью. Из сотен тысяч людей, слетающихся в Италию в надежде кормиться крошками с богатого стола, именно этих торговцев не любили и проклинали больше всего. И вот, пожалуйста, Вьянелло, человек, который не просто голосовал за Lega Nord[18], но еще и ратовал за то, чтобы Италию поделили на два государства и границу провели где-нибудь к северу от Рима — а в полемическом запале и вовсе кричал, что, мол, давно пора построить стену и отгородиться от варваров, от африканцев, ведь к югу от Рима живут сплошные африканцы, — этот самый Вьянелло называет этих самых африканцев «бедолагами», причем явно искренне.
Но хотя Брунетти и был изрядно озадачен таким поворотом, тратить время на эту тему ему совершенно не хотелось. Вместо этого он спросил:
— Есть у нас кто-нибудь, кто мог бы сходить туда вечерком?
— Смотря для чего, — отозвался Вьянелло, подобно Брунетти решивший не развивать этническую тему.
— Да так, пропустить стаканчик, пообщаться с людьми. Поглядеть, кто пользуется телефоном, кто на
