чайки.
Дыхание выровнялось, и он начал спускаться вниз. Умиротворенный ласковым деньком, Брунетти не чувствовал обычного раздражения из-за того, что улицы запружены народом и повсюду топчутся туристы. Проходя между рядами фруктовых и овощных лавок, он обнаружил, что привезли первую спаржу. Удастся ли подбить Паолу, чтобы купила? Взгляд на ценник — и все ясно: надежды нет, по крайней мере до следующей недели, когда спаржа наводнит рынок и цена упадет вдвое. Прогуливаясь, комиссар разглядывал овощи, изучал цены, время от времени кивая и раскланиваясь. Вот в последней лавочке справа знакомые розетки молодых листьев — надо зайти, взглянуть поближе, спросить.
— Это пунтарелле? [10] Вот не ожидал увидеть его на рынке так рано.
— Да, и самый лучший на Риальто! — заверил его лоточник с лицом, горевшим от многолетних винных возлияний. — Шесть тысяч кило, и это еще дешево!
На такие глупости Брунетти отвечать не стал. Когда он был мальчишкой, килограмм
— Я возьму полкило. — И он достал из кармана несколько бумажек.
Лоточник перегнулся через груды овощей, разложенные перед ним, и подцепил щедрую жменю острых, едких зеленых листьев. Жестом фокусника он извлек из ниоткуда лист оберточной бумаги, шлепнул на весы, обрушил на него листья и быстро свернул все вместе в аккуратный кулек. Положил его на коробку с ровными рядами мелких кабачков и протянул ладонь. Брунетти отдал ему три тысячелировые банкноты, не спросил полиэтиленового пакета и двинулся домой.
Под часами повернул налево и направился к Сан-Апонал и к дому. Бездумно нырнул в первый переулок справа и вошел в закусочную, где заказал прошутто [11], обернутый вокруг тонкой хлебной палочки, и стакан шардоне, чтобы смыть соленый вкус мяса.
Через несколько минут, снова запыхавшись — ступенек больше девяноста, — он открыл дверь своей квартиры. Желанное приветствие — поток знакомых запахов согрел душу и пропел о доме, очаге, о семье и радости.
— Паола, ты здесь? — воззвал он, хотя неистовый аромат чеснока и лука сообщил ему, что она дома.
Крик «да» донесся из кухни и повел его по коридору. Он положил бумажный кулек на стол и прошел через кухню поцеловать жену и глянуть, что жарится на сковородке.
В густом томатном соусе булькали желтые и красные полоски перца, и в воздух поднимался аппетитный запах колбасы.
— Тальятелле? — назвал он свою любимую домашнюю пасту.
Она улыбнулась и нагнулась помешать соус.
— Оно самое. — Повернулась к столу, увидела кулек. — Это что?
— Пунтарелле. Подумал — сделаем салат с анчоусовым соусом.
— Хорошая мысль, — одобрила она. — Где ты его нашел?
— У того типа, который бьет жену.
— Что-что? — в замешательстве переспросила она.
— Последний справа по пути к рыбному рынку, с прожилками на носу.
— Бьет жену?
— Ну, мы его в квестуру три раза таскали. Но жена, как придет в себя, всегда отзывает заявления.
Паола восстанавливает в памяти лица торговцев по правой стороне рынка, понял Брунетти.
— Это та, которая в норковом жакете? — наконец спросила она.
— Да.
— Я и не подозревала.
Он пожал плечами.
— А ты не мог тут вмешаться? — спросила она.
Он голоден, а из-за дискуссии откладывается обед, ответил кратко:
— Нет. Не наше дело.
Брунетти перекинул пальто и пиджак через спинку кухонного стула и пошел к холодильнику налить себе вина. Обходя жену, чтобы взять стакан, шепнул:
— Пахнет вкусно.
— Это правда не ваше дело? — не отставала она. Оседлала своего конька, подсказал ему ее тон и собственный долгий опыт.
— Нет, не наше, пока женщина не подаст жалобу официально, а на это она никогда не пойдет.
— Может, боится его.
Пришлось ей ответить:
— Паола, она в два раза больше него — сотню килограммов весит. Уверен — она могла бы выкинуть его в окно, если б захотела.
— Но?… — Фраза показалась ей неоконченной.
— Но не хочет, как видно. Дерутся, процесс выходит из-под контроля, и она вызывает нас. — Брунетти наполнил стакан и сделал глоток, надеясь, что на этом все.
— А потом? — не унималась Паола.
— А потом приезжаем мы, забираем его и увозим в квестуру. Держим его там, пока она утром не придет за ним. Это происходит примерно каждые полгода, но ни разу на ней не было обнаружено никаких признаков серьезного насилия, и она довольно радостно получает его обратно.
Паола некоторое время обдумывала это, но в конце концов жестом показала, что оставляет обсуждение темы, заметив лишь:
— Странно, правда?
— Чрезвычайно, — согласился Брунетти, зная опять-таки по долгому опыту: конек уже расседлан.
Нагнувшись, чтобы забрать пальто и пиджак и отнести в прихожую, он увидел на столе коричневый конверт и спросил, протягивая за ним руку:
— Это Кьярин табель?
— Ум-гу. — Паола добавила соль в кастрюльку с кипящей водой на задней горелке.
— Ну и как? — спросил он. — Хорошо?
— «Отлично» по всем предметам, кроме одного.
— Физкультура? — предположил он неуверенно.
С первого класса начальной школы Кьяра среди первых, уже шесть лет. Как и для него, для дочери лучшее упражнение — поваляться на диване, вот он и не может вообразить, что она не справляется с каким-то другим предметом.
Комиссар открыл конверт, вытащил листок, пробежал его глазами.
— Религиозное воспитание? — промолвил он. И еще раз: — Религиозное воспитание?
Паола не откликнулась, и он стал смотреть дальше: ага, вот пометки учителя в объяснение оценки «удовлетворительно».
— «Задает слишком много вопросов», — прочел он. И далее: — «Подрывное поведение». Это что же такое? — вопросил он, протягивая листок Паоле.
— А ты бы ее и спросил, когда вернется.
— А ее еще нет?
Что если Кьяра, зная о плохом табеле, где-нибудь прячется, не желая идти домой… Брунетти взглянул на часы: да нет, рано еще, должна прийти не раньше чем через пятнадцать минут. Паола, расставлявшая на столе четыре тарелки, слегка оттолкнула его в сторону бедром.
— Она что-нибудь тебе говорила об этом? — Он послушно отодвинулся.
— Ничего особенного. Говорила, что ей не нравится священник, но никогда не говорила почему. Или я не спрашивала.
