– Ах, так ты не
– Как фейерверк, да? Сколько времени у нас еще в запасе? Месяца два?
– Доктор сказал, что это можно делать, пока получается. Чуть ли не до самого конца, – сказала она. – Малютка Максина удивится: что происходит? Почему такой шум?
– О, господи! – воскликнул Даррил, в который раз не одобрив имени, которое жена собиралась дать их будущему ребенку, на что Мишель, опять же в который раз, возразила:
– Ну и что плохого в том, чтобы доставить приятное одинокой старушке?
Имелась в виду мать Мишель – старуха злобная и крайне сварливая, что и послужило причиной ее одиночества.
Вот чему не переставал удивляться Даррил, так это тому, как ухитряются некоторые старухи вроде Максины добиваться уважения окружающих и пользоваться славой всезнающих, в то время как на самом деле они глупы как пробка, не позволяют себе улыбаться, и если открывают рот, то только для критических замечаний: «Вот вечно ты не довариваешь горошек. В следующий раз лучше я займусь горошком». А сами варят горошек в молоке, превращая в какую-то тюрю. «Дети должны быть на виду, а не на слуху». На все случаи жизни у них готовы сентенции подобного рода.
Одного их сына звали Майкл, другого – Дар-рил-младший. Оба могли бы получить имя Макс в честь старухи, если бы Даррил решительно не пресек эти поползновения. Он говорил Мишель: «Нехорошо давать имя ребенку только потому, что боишься не давать его».
Сейчас, лежа с ней в постели при свете лампы, он попробовал выдвинуть еще один довод:
– При том, какими темпами у нее развивается болезнь Альцгеймера, скоро она и наших-то имен помнить не будет, и нам останется только сдать ее в приют.
– Ты хочешь еще порассуждать на эту тему или собираешься совершить прыжок с пути добродетели?
– Да, хватит глупостей, давай изготовимся к прыжку.
Телефон зазвонил в самый неподходящий момент.
Скосив глаза, так как лица их были почти вплотную друг к другу, супруги замерли.
Мишель сказала:
– Говорила я тебе, что у мамы есть особые способности! Наверное, она услышала то, что ты говорил.
Даррил сказал:
– Если это она, я подаю на развод. Перевернувшись на спину, он взял трубку стоявшего на ночном столике телефона.
– Даррил, это Чили Палмер.
– Да? Чем могу быть полезен?
– Я пришел домой, а у меня в гостиной мертвое тело.
9
Через двадцать минут Даррил уже был у него.
– Я вошел с черного хода, – объяснял Чили, – и только было хотел зажечь свет в кухне, как увидел, что столовая и холл освещены и что свет падает из гостиной. А я точно помнил, что, уходя утром из дома, свет везде погасил.
– Вы вошли в комнату… – сказал Даррил.
– Я прошел через столовую. И за письменным столом увидел мужика. Голова его лежала на столе, а лампа горела.
– Он сидел так же, как сейчас?
– В точности. И кровь лилась прямо на стол, черт ее дери, и на кресло, все его залила…
– Кровь еще лилась, когда вы вошли? Вы увидели, что льется кровь?
– Нет, по-моему, она уже остановилась.
– Вы к нему не прикасались?
– Нет, не прикасался.
– Тогда как же вы могли видеть его лицо – вы сказали, что он вам незнаком?
– Я увидел сквозные раны на спине, – сказал Чили, – поднял за волосы его голову и посмотрел.
Единственное, до чего я дотронулся, были волосы. Грязные.
– Ну а пушка?
Пистолет лежал на письменном столе рукоятью к застреленному.
– Я ее понюхал, но не прикасался к ней. Что это, «вальтер»?
– Ага. ППК, три восемьдесят, судя по виду.