— Большое спасибо.
— Вы снимаете обнаженную натуру?
— Иногда. Одна дама уговорила меня сфотографировать ее голой верхом на телевизоре.
— Заигрывала с вами?
— Нет, просто хотела сняться в таком виде.
— Ничего себе.
— Все было не так уж плохо. Сначала она позировала в меховой шубе. Потом сказала: «У меня есть идея», — сбросила шубу, а под ней ничего не было. Они всегда говорят «у меня есть идея» таким тоном, будто им это только что пришло в голову.
— У меня есть идея, — подхватила Фрэнни. — Щелкните меня нагишом, ладно? Я собираюсь рисовать автопортрет пастелью, пошлю его одному парню в Нью-Йорк. В натуральную величину, лежа, очень чувственный. Сколько вы берете за сеанс? За сеанс лежа?
— Можете при случае заплатить за мой ланч.
— В самом деле? Только обещайте не посылать фотографию в «Плейбой». Это должно быть произведение искусства, как у Штиглица, когда он фотографировал Джорджию О'Киф обнаженной. Вы видели эти снимки?
— Они в ту пору были женаты.
— Правда? — удивилась она. — Вы ведь всегда знаете, к чему стремитесь, да?
— Иногда.
— Вы устали? Я имею в виду— в данный момент?
— Не очень.
— Пойдемте прогуляемся. Посмотрим на океан. Это же единственное, ради чего стоит жить здесь, верно? Океан и эти старые, странные гостиницы, две гостиницы вплотную друг к другу. Это здорово.
Они прошли через опустевший вестибюль.
— Да, автопортрет лежа. Если только у вас нет другой «идеи».
— Рисовать-то вам.
— Я убавлю несколько фунтов и волосы нарисую прямыми. Посмотрим, удастся ли мне завести его.
Они пересекли улицу, по обе стороны которой стояли припаркованные, запертые на ночь машины.
— Мне и такая прическа нравится.
— Правда? Или вы говорите из любезности?
— Нет, в самом деле.
Они прошли по траве к невысокой стене из коралла и бетона. Девушка подняла лицо навстречу легкому ветерку, веявшему с невидимого в темноте океана.
— Хорошо, — сказала она, — я рада, что переехала сюда.
— Я только что слышал эти слова от другого человека. — Ла Брава уселся на стену лицом к «Делла Роббиа», поглядывая на верхний ряд окон. В 304-м еще горел свет. — Знаете, от кого? От Джин Шоу.
Фрэнни повернулась к нему, все так же приподняв лицо:
— Джин Шоу — это кто?
— Вы что, и вправду никогда не слышали этого имени?
— С чего бы я стала притворяться?
— Она была кинозвездой. Играла в фильмах вместе с Робертом Мичемом.
— Да, конечно, Роберта Мичема я знаю. Он мне нравится.
— И с другими она тоже играла. Моя любимая актриса.
— Bay! К тому же она ваш друг, да?
— Мы познакомились только сегодня.
— Это такая темноволосая, средних лет? Я видела, как вы выходили из гостиницы вместе с ней и мистером Золя. Мой приятель как раз подвез меня на своем микроавтобусе.
— Мы ходили ужинать. — Он запнулся, сомневаясь, стоит ли задавать вертевшийся у него на языке вопрос, и выпалил, не дав себе времени передумать: — Сколько, по-вашему, ей лет?
— Ну-ка, ну-ка, — прикинула Фрэнни. — Она выглядит удивительно хорошо для своих лет. Я бы сказала, года пятьдесят два.
— Она выглядит такой старой?
— Вы спросили меня, сколько, по-моему, ей лет, а не на сколько она выглядит. Скорее всего, она делала подтяжку и убирала мешки под глазами.
— Вы уверены?
— Как-никак, Джо, я— девушка из «Спринг Сонг».
— Хорошо, а мне сколько лет?
— Тридцать восемь.
— Точно, — признал он.
— Но выглядите вы на тридцать семь, и ни днем старше!
Кундо Рей возвращался на черном «понтиаке», который он купил за свои кровные— этакое черное чудище с темными стеклами, Ноблес утверждал, что ночью из него ни фига не разглядишь, даже свет фар кажется каким-то призрачно-желтым, дорожных знаков и то не видать. Кундо Рей не отвечал на его подначки— он любил свой «понтиак», ему даже больше нравилось ехать в нем плавно, медленно, как сейчас, нежели гнать, потому что так он слышал гудение и рокот мотора, чувствовал всю эту мощь, спрятанную у него под капотом. Кундо вырядился в один из костюмов, предназначенных для поездок на этой машине, голубую шелковую рубашку с белым шелковым галстуком. Ноблес остался в своей сине-голубой униформе с полуоторванными погонами и недостающими пуговицами. Кто-то пытался осложнить ему жизнь — так он выразился.
Кундо ответил:
— Похоже, ему это удалось.
Они ехали на юг вдоль Оушн-драйв, слева тянулся парк Луммус и пляж, справа как раз показались старые гостиницы и парковка, тесно уставленная автомобилями.
— «Нидерланды», — читал Кундо Рей, согнувшись над рулем и вглядываясь в вывески. — «Кабальеро»… Вон «Кардозо», видишь? Там еще эта сволочь выступает.
— Навес, — откликнулся Ноблес— Поезжай медленнее.
— Да куда уж медленнее. — Рей выжал сцепление и чуть добавил газку, вслушиваясь в фырканье мотора и выхлопы, вылетающие из задницы его крошки.
Мужчина и с ним девушка со странными, будто наэлектризованными волосами перешли через дорогу в свете фар, оглянувшись на автомобиль.
— Вон она, «Делла Роббиа», на углу. Номера отсюда не видно, но это она— сюда отвез ее дружок, — сказал Ноблес. И вдруг воскликнул, резко повернувшись на сиденье, обеими руками вцепившись в дверь: — Как открыть это чертово окно?
— Что с тобой? — удивился Кундо Рей.
— Скорее открой окно, на хрен!
— Кондиционер включен.
— Открой, блин, окно! Поворачивай обратно!
— Да что с тобой? — осклабился кубинец.
Этот парень точно сбесился, бьется, как тигр в клетке, скребет когтями дверь.
— Это тот тип, тот засранец, который мне вмазал.
— Кто? Который с девицей?
— Поверни назад, блин!
Им пришлось сперва доехать до Двенадцатой улицы, где Кундо развернулся и поехал на север по Оушн-драйв.
— Опусти окно!
— Я и так все вижу. Успокойся. Чего ты так возбудился?
— Я их потерял! — Ноблес прижался носом к оконному стеклу.
