обнял его за плечи.
— Не нужно, чего там. Поедем с тобой в училище — так, мол, и так, виноваты, мол. Документы примут, я это дело устрою. Я у директора лично был.
Женька вывернулся из-под ласковой руки, рот его сжался в тонкую, злую полоску.
— Ты что? — испугался Трофим.
— Ничего! — отрубил Женька. — Нечего за меня хлопотать — сам большой! — И, как всегда без раздумий, он, распалясь, начал бросать слова: — Я сам знаю! Я жить хотел! Как другие! Чтобы и деньги были и не надрываться! Не вышло! Сам виноват! Сам дурак! Конец мне теперь, крышка! Жить не желаю!
— Как это? — осторожно спросил Трофим.
И Женька быстро отозвался:
— Так! Утоплюсь!
Он отвернулся к окошку и молчком просидел до самой последней станции. Когда зашипели двери, он прыгнул в гущу народа, работая локтем, острым, как бронебойный снаряд.
Трофим взобрался на перекидной мост и с высоты увидел только Женькину шапку. Крутясь, плыла она по толпе, как по бурной реке. Вот мелькнула за углом, пропала.
Трофим поспешил к стоянке такси. Он уже садился в машину, когда снова увидел Женьку: Лешачихин сын и шофер совхозного грузовичка раскачивали чемоданище, чтобы забросить его в кузов. Забросили. Женька вытер пот и легко, словно гвоздь в труху, вонзился в тесную кабинку. Грузовичок тронулся.
— Давай за ними, — сказал Трофим таксисту, чем-то смахивающему на Женьку. — Только не обгоняй.
— Это почему же?
— Надо!
— Как знаешь, батя! — дернул плечом мальчишка в кожаной шоферской фуражке. И с недовольной гримаской потащился на новой легковой машине позади скрипучего грузовичка.
Помаленьку миновали мост над озябшей рекой, поднялись на горку, свернули к пруду. В нем который год полощут свои печальные волосы старые ивы.
— Стой-ка! — приказал Трофим.
Водитель тормознул. Повернулся к странному пассажиру, который никуда не спешил, хоть и взял такси, и спросил с неожиданной робостью:
— Вам куда все же?
Трофим вглядывался в осенний мелкий дождичек. Грузовичок покатился дальше, а возле пруда осталась одинокая фигура в толстом пальто и с тугим чемоданом.
— Погоди-ка! — Трофим вылез вслед за своей деревянной ногой и заковылял к пруду.
Под ивами торчала лохматая шапка. Вдруг она пропала. И Трофим, тяжко топоча и сильно ныряя плечом, побежал. Рядом с ним поспевал легконогий таксист в своей кожаной фуражке. Они увидели странную картину: по холодной воде у берега яростно, с брызгами, шагал Женька без пальто и шапки. Ботинки валялись на сырой траве. Дождь вовсю осыпал неразумный затылок.
— Ошалел?! — вскричал, отдуваясь, Трофим и, накренясь, за руку вырвал Женьку из воды. — Обуйся, босяк!
Тот обратил к нему мокрое лицо, запричитал:
— А вам-то что?! Это мое личное дело! Захочу — простужусь! Пожелаю — сдохну! Радуйтесь!
Трофим махнул рукой, и Женька схватился за свой затылок.
— Обуйся, голодранец паршивый! — зашипел Трофим и уставился на него такими страшными глазами, что Женька, сопя и прыгая, принялся торопливо совать ногу в ботинок. — Садись в машину!
— Ну и сяду! — потихоньку огрызнулся Женька, залезая в такси. «Ишь, старый, разошелся!»
Женька бормотал, потирая голову, но смотрел с уважением. А Трофим подумал: «Был бы я твоим отцом!»
— Поехали, что ли? — спросил таксист.
— Жми! — важно приказал Женька. Он согрелся и обрел всегдашнее нахальство.
БЛУДНЫЙ СЫН
Женька ненадолго примолк. Едва подъехали к арке с названием совхоза, он потребовал:
— Высаживай! Я сам!
Вынырнул из дверцы, засеменил, кренясь в сторону чемодана. Сзади не отставал упрямый Трофим. Таксист, посигналив чудным пассажирам, уехал.
Возле первых домов Женька остановился и, усаживаясь на чемодан, заявил:
— Я домой не пойду!
— А куда?
— Я один не пойду!
— Ладно, — сказал Трофим после краткого раздумья. — Пойдем вдвоем.
Женька приободрился. А когда Трофим молча взял и как будто без натуги понес его чемоданище, парень едва не засвистел. Однако его безмятежности хватило на сорок шагов, пока не показалась вдали мастерская. Женька начал тянуть шаг, а потом и вовсе встал:
— Там народ!
— Везде народ.
— Там Бабкин и другие всякие...
— А ну пошли! Некогда мне с тобой! — притопнул Трофим, и Женька нехотя подчинился.
Как раз механизаторы закончили трудовой день и расходились. Женька очень надеялся, что в подступающих сумерках его не разглядят. Но не тут-то было: первый же встречный остановился перед ним.
— А-а, уважаемый Евгений! — раздался голос Ивана Петрова.
Нынешний день начался для Ивана с горя: рука зажила, гипс сняли и выписали его на работу. А так еще хотелось побродить забинтованному по мастерской, раздавая дельные советы желающим.
Иван весь день проходил мрачный, все хотел с кем-нибудь поругаться, но ни одного слабого рядом не было. И, увидев понурого Женьку, он повеселел.
— С приездом! — крикнул Иван громко. — Опять удравши? Где словил-то, Трофим Иваныч?
Петров на правах «опытного седого» обожал читать нравоучения молодежи.
Он подступил вплотную к бедному Женьке и, с удовольствием разглядывая его сиротское лицо, изрек:
— Говорил я неоднократно: явно не получится из тебя механизатор — нос не дорос!
— Ну и хватит! — оборвал его Трофим. — По здоровью он, понял? Эй, Бабкин! Забирай человека! Видишь: еле стоит!
Покачивая плечами, подошел Бабкин — ни о чем не спросил и Женькиной протянутой руки не заметил. Он поднял его чемодан и понес. Беглец побрел следом. Позади рассудительным шагом шествовал Павлуня. Иван Петров хотел крикнуть вдогонку несколько веских слов, но, опасаясь Трофима, смолчал. Зато Павлуня колол Женькину спину:
— Эх, ты! Опять ты... И не совестно?
— Совестно, совестно! — быстрым шепотом отозвался тот. — Все понял, осознал, только заткнись!
Возле родимого дома он затормозил. Долго и очень внимательно рассматривал какую-то скучную доску в заборе, потом принялся задумчиво изучать калитку, за которой давно повизгивала и скреблась Жучка. Когда собрался пощупать, крепко ли ввинчено кольцо, Бабкин подпихнул его плечом, и Женька, споткнувшись, шагнул на просторный двор.
Навстречу метнулась лохматая собачонка. Только бросилась она не к хозяину, а к Бабкину с Павлуней.
