оставаться на улице. Позднее я узнал, что это — бывшие монашеские кельи. По достоинству оценив их стойкость и силу духа, я нуждался в убежище, которое было бы в более тесном соседстве с основной жизненной артерией здесь.
Чуть позднее я встретил Петерса в пестром костюме, который слонялся, как и я. Он согласился с моими размышлениями по поводу нашего пристанища. Мы провели эту ночь в конюшне. Никто против этого не возражал и даже, казалось, никто не заметил дальнейший осмотр этого помещения привел нас в укромный уголок за стойлами, где можно было привязать Эмерсон таким образом, чтобы он в случае необходимости мог легко освободиться. Мы с Петерсом обосновались на небольших полатях, куда, похоже, складывали ненужную упряжь. Я уже привык к конюшням во время службы в кавалерии и мое пребывание здесь было своеобразным продолжением.
Мы с Петерсом ели суп с хлебом за общим столом для артистов. Эмерсон добывал себе продукты второго сорта и таким образом, похоже, удовлетворял свои потребности. Подозреваю, что это были фрукты и овощи, остававшиеся после пиршеств Просперо.
Дни шли. Мы провели большую часть недели изучая расположение и делая карту этого места. Что касается знати и их свиты, богатых купцов и их сопровождения, мы видели их нечасто и издалека, но Ван Кемпелена среди них не было. Не было видно и Энни. И в то время, как я считал, что знаю Грисуолда по моему ночному кошмару с ямой, то мимо Темплтона и Гудфелло я мог пройти, даже не узнав их. А январь уже перешел в февраль. Я боялся что-либо предпринимать, пока мы как следует не ознакомились с обстановкой. Но этот момент уже приближался и я уже задумывался над ходом наших действий.
События однако предупредили какие бы то ни было шаги с моей стороны. Как-то раз мы с Петерсом возвращались в конюшню после завтрака, собираясь порепетировать номер, который мы придумали: немного мимики со стороны Петерса, Эмерсон был акробатом, а я шутом. Мы надеялись этим добиться доступа в часть аббатства, до сих пор закрытую от нас. Когда мы подошли поближе, то услышали жалобные крики и поспешили узнать, в чем дело.
Их источник, очевидно, находился в центре довольно большой толпы непосредственно перед конюшней. Когда мы протиснулись вперед, крики продолжались, но я не мог понять, что там происходит.
— Подними меня на плечи, Эдди, — сказал Петерс.
Я согласился, присел на корточки. Он взобрался мне на спину, я ухватил его за щиколотки и встал. Он был тяжелый, но ловкий. Он пробыл на высоте недолго, потом спрыгнул вниз. При этом он произнес проклятия.
— Что там? — спросил я.
— Они порют парня, — сказал он, — совсем мальчишку. Спина совсем голая. Плетью.
Он толкнул локтем мужчину справа.
— Эй, приятель, — спросил он, — за что его?
Мужчина ответил что-то по-испански.
— Украл зерно предназначавшееся лошадям принца, — перевел Петерс. — Просперо приказал выпороть. Он и несколько его людей наверху впереди. Наблюдают.
Крики прекратились. Мы подождали, когда толпа начала расходиться. Я хотел взглянуть на Просперо. Петерс спросил одного из людей, кто из присутствующих на площади был принцем. Нам указали на высокого красивого мужчину, стоявшего среди министров и придворных, который пересмеивался с ними, когда мальчика отвязывали. Он сказал что-то человеку, который руководил наказанием — что, я так и не разобрал, потому что смотрел мимо него.
Она стояла в дверном проеме здания слева от меня, подняв руки к губам, с расширившимися от ужаса глазами, чуть не плача. Энни. Она повернулась, не заметив меня, и удалилась внутрь. Я немедленно последовал за ней.
Это здание — на западе — соединяло монашеские апартаменты с укрепленным зданием, где была резиденция Просперо и убежище его соратников. На каждом этаже был коридор, по сторонам которого были расположены комнаты большего размера, чем кельи, но не такие роскошные, как в северном здании, и не такие просторные, как в восточном.
Когда я дошел до коридора, внимательно посмотрел в оба его конца, то заметил, как она удаляется из-за поворота направо от меня, где, я знал, была расположена лестница.
— Энни! — позвал я, но она почти уже скрылась из вида.
Я бросился следом и, когда добежал до лестницы, стал взбираться вверх через ступеньку.
Снова поворот на север, на этот раз слева от меня. Впереди. Теперь уже недалеко. Быстрее.
— Энни!
Она замедлила шаг, оглянулась, остановилась, внимательно посмотрела, когда я приблизился, освещенный верхними окнами. Ее нахмуренные брови сами собой расправились, потом она заулыбалась.
— Эдди!
Она была такой, какой я помнил ее по своим видениям: светло-каштановые волосы, дымчато-серые глаза. И вот она уже плачет у меня в объятиях.
— Прости меня, — сказала она, — прости. Я не хотела.
Тогда я спросил: — О чем ты говоришь?
— Это. Все из-за этого, — объяснила она, жестикулируя, — страдания По. Твои. Мои. Прости меня.
Я покачал головой.
— И все же не понимаю, о чем ты говоришь.
— Всю свою жизнь, — сказала она, — я пыталась соединить вместе нас троих — в одном, прочном и реальном, мире. Это не мое королевство у моря. Вот почему мы здесь. Темплтон сумел овладеть моими усилиями и повернуть их по-своему. Я до сих пор не знаю, как…
— Я знаю, — сказал я. — Этот путь теперь для него закрыт. С другой стороны, он, очевидно, может использовать тебя по своему усмотрению с помощью наркотиков и месмеризма, что он и сделал в Толедо.
— Толедо?
— Яма, маятник. Лиги сказала, что он использовал тебя, чтобы исказить мои чувства, возможно, даже саму реальность. Я до сих пор не могу понять, что из случившегося со мной в тюрьме — правда, а что — галлюцинация.
— Яма и маятник! — воскликнула она. — И ты, действительно, прошел через это? Я думала, это просто ночной кошмар, сон, который я видела. Я…
— Все в порядке. Это уже позади. Не будем больше об этом. Тебя обманули.
Я спросил себя, держа ее в руках, неужели наше сверхъестественное тройственное родство держится на невероятных усилиях с ее стороны! По правде говоря, я всегда считал По и себя соперниками, влюбленными в нее. Хотя прошло столько времени, что во мне успели зародиться ростки симпатии к моему двойнику. Я думал о нем, как о брате, я испытывал яростное желание помочь ему защититься от наших общих врагов. Но что Энни — источник всего этого!..
— Он забывает нас, ты знаешь, — сказала Энни, отстраняясь от меня. Она вынула из рукава носовой платок и вытерла слезы. — И не так меня, по крайней мере, еще сейчас, но он уже больше, чем наполовину забыл тебя. И он сомневается в существовании любых других миров, кроме того, в котором он принужден жить. Он не осознает, что сейчас приговорен жить в ложном мире.
— Я видел все это своими глазами, — сказал я, — и я прошу за него прощения. Но чем я могу помочь ему сейчас? И если уж я наконец нашел тебя, я могу вызволить тебя из этого ужасного места. Мы отправимся куда-нибудь, где мир и покой. Возможно, мы найдем способ помочь ему.
— Все не так просто, — сказала она, — не так просто. Но скажи мне, что это за Лиги, о которой ты упомянул?
Я почувствовал, как тепло прихлынуло к лицу.
— Ну, она работает на Сибрайта Элисона, — сказал я, — человека, который направил меня по этому маршруту. Она, похоже, сильный месмерист, возможно, даже больше. Почему ты спрашиваешь?
— Мою мать звали Лиги, — ответила она, — а это имя такое редкое, что, услышав его, я была
