Пирамида, т.2

заключенной там мнимой святости.

– О, это звучит поистине грандиозно. У вас имеется для меня конкретное в данном смысле предложение? – вскользь заинтересовалась Юлия. – Поясните хоть намеком как-нибудь, если не слишком неприлично.

– Всему свое время... но прежде всего я заткнул бы ту адскую трубу, пока и вас не всосало туда, как в вентилятор. Людям свойственно увлекаться игрушкой, где движущая пружина – безумие, но стоит ли заглядывать за черту, за которой в наркотической потенции таятся все равно несбыточные миры? Я бы стенкой гималайской толщины отгородился от этой дырки в преисподнюю. Ваш придворный чудодей мановеньем пальца выполнит причуду своей повелительницы, избавляемой тем самым минимум от смирительной рубахи... – Он поднял глаза на собеседницу и, хотя ни смешинки не читалось в ее лице, покривился весь. – Это тайна, что именно в такой степени развеселило пани Юлию?

– О, только детское воспоминанье. Дедушка обожал париться в русской бане, для чего содержал при себе постоянного банщика. Сама его не помню, потому что ради гигиены в дом последнего не допускали, но отец рассказывал о нем. Некто Евстигней Макарыч, ужасно начитанный грамотей, что ему возмещалось особо. И пока закутанный в простыню Джузеппе остывал за чайком с малиной, тот с цигаркой на отлете знакомил его с достиженьями наук за минувшее столетье...

– Пани Юлия в самом деле находит во мне удручающее сходство с Евстигнеем?

– Нельзя же, дорогой, каждое слово принимать на свой счет. Я имела в виду мое собственное сходство с дедом в смысле такого же стихийного влеченья к знанию. Меня почему-то ужасно заинтересовали ваши переживанья в тоннеле, который вы так невзлюбили с прошлого раза. Поделитесь со мной на досуге... в той живой образной манере, которую я так люблю.

Чтобы загладить свой нечаянный выпад, она с правдоподобной искренностью попыталась убедить Сорокина, что и ей некоторым образом сродни тогдашнее его смятенье. Правда, по принадлежности к практичным натурам Юлию трудно было заподозрить в простонародном мистицизме, в вульгарном и будто бы редеющем нынче недуге, в начальной фазе которого лишь прослушиваются миражные куда то зовы вроде детского ауканья, а позже приобретается прижизненная бесчувственность ради сомнительного блаженства, покупаемого на манер кота в мешке, по ее словам, отказом от норм и ритмов благоустроенного существованья.

– Но меня поразило, Сорокин, с какой глубиной вы разгадали мое нынешнее состояние. Потому и собралась позвать вас на консультацию, что заболевать стала понемножку – сама не знаю чем. Началось с того, что стала зябнуть изнутри. Того тоннеля, кстати, больше нет, и вообще после последней нашей поездки произвела там кое-какие реформы... ну, в сторону большей реальности!.. Боюсь, все еще недостаточные. Ночь напролет иногда, до мигрени, брожу во сне по лабиринту в поиске не то ключа, не то выхода, причем с ледяной тяжестью вот здесь... – и свободной рукой в перчатке коснулась большой пуговицы на груди. – Наверно, это и называется камень на груди.

Режиссер насмешливо склонил голову:

– Пани мало ценит своего паладина. Между тем ему известен радикальный способ снятия камней с груди...

– ...чтобы сразу уронить на ноги? – невесело пошутила Юлия и уколола мимоходом, что не удивилась бы – если бы оперативный Сорокин по своей исключительной многогранности принялся в скором времени за извлечение камней из почек и печени, а тот насмешливым кивком выразил ей сочувствие по поводу неудачной хохмы. – В самом деле, Сорокин, если бы знать заранее, как обернется дело, не приняла бы в подарок это могильное подземелье...

Получалось, что только воли не хватало ей уйти отсюда, как не удается иной раз вырваться из дурного сновиденья. Теперь решение созрело окончательно и подлежало отмене лишь в случае чьих-то убедительных и вряд ли возможных возражений, последние тотчас и были представлены консультантом. По его мнению, благоразумие отнюдь не означает необходимости расставаться с благоприобретенным имуществом – «да еще столь дорогой ценой», съязвил он с приветливой улыбкой.

– Не кажется ли пани Юлии, что подобная недвижимость может раздражать кое-кого в нашу эпоху. Разумнее было бы обратить штабеля небезопасных сокровищ в более компактные ценности, другими словами, вогнать каменное чудо со всей его начинкой в скромную портабельную жемчужинку той же стоимости с правом обратного размена в лучшие времена. Правда, ему как-то не приходит на ум надлежащий эквивалент, но тут-то и пригодились бы всего лишь дружественные связи пани Юлии, ибо чего только не сможет ангел!

– О, мудрый змий Сорокин, вы даже не представляете, насколько многого не может... – загадочно обронила Юлия.

И тотчас же, во избежание нежелательных догадок о чисто женской мести, она предупредительно раскрыла спутнику значение намека. Якобы с некоторых пор и по тому же поводу ее мучат кое-какие раздумья, чисто гносеологического порядка. Что может быть тягостнее обладания сокровищами без права показать их ценителям прекрасного и, следовательно, без главного, пожалуй, наслаждения собственности – в шепоте завистливого восхищенья черпать почти авторское удовлетворение – как процент на капитал, затраченный на приобретение шедевра? Решение задачи о предмете высшей валютной ценности в социалистическом обществе пришло к Юлии как бы на ощупь, путем сравнения себя с друзьями ее постоянной свиты. Большинство из них занимало опорные места в искусствах и через отчаяние собственной бесплодности, постигнув все творческие тайности, жило лишь повседневным доказательством своей социальной незаменимости, то есть непрерывной эманацией беспощадного и разрушительного ума. Отсюда с наглядностью вытекало, что истинное богатство и производные от него утехи жизни таятся ныне в обладанье мыслью, которой никакая власть в мире отнять не сможет у неболтливого мудреца... Заслуживает беглого вниманья общая логика проделанного Юлией поиска... Если помянутый товар отборного качества попадается главным образом в знаменитых, давно изданных книгах или посмертно всплывающих дневниках и письмах их создателей, то и было бы чудненько с дымковской помощью составить новые под видом еще не опубликованных. Удерживали Юлию вначале не столько даже юридические сомнения вроде того, например, – позволительно ли приписывать мыслителям прошлого без их согласия и даже им самим неизвестные произведения, да еще с присвоением в свою пользу авторских выгод? – а просто затруднялась в выборе авторской первоочередности, да и необходимых ангелу отправных ориентиров. Так вызрела у Юлии до гениальности безумная идея организовать периодическую, по тому в год, переписку великих покойников о существе и судьбах так называемого прогресса. Непреходящая важность темы, авторская элита с полной гарантией надмирной беспристрастности и вообще тревожные обстоятельства нашего времени сделали бы издание настольной книгой в каждой семье с соответственным и не только моральным вознаграждением для издателей.

– Одно время меня буквально с ума свели скрытые здесь возможности... Ну, если осуществить