Пирамида, т.2

отменили теперь?

Трудно было придумать в ответ более ошеломительную новость.

– Да... но по наведенным справкам за последние три месяца заключенные с помянутой фамилией за Лубянкой вообще не значились.

Недобрым жестом, словно усмиряя себя, Хозяин огладил усы. Круглые часы над дверью вновь напомнили ему о вопиющей трате кремлевского времени на розыск мальчишки, возможно, по прежнему пребывающего в своих заполярных нетях. И никак нельзя было прервать эту недостойную здесь, чисто игрушечную возню, ибо такого рода невинные игрушки с непонятным секретцем внутри имеют обыкновение взрываться под ногами вождей.

– Как видно, не поддается разгадке окаянное чудо в решете, не так ли? – комично вскинул плечи Хозяин, и волевое напряженье обозначилось в заблестевших скулах. – Или все же поддается, если здравый смысл приложить?

Но тут-то и подтвердилась его мимолетная догадка. По сходному мнению помощника, недоразумение объяснялось фальшивой тревогой на основе недостоверных показаний дымковской домохозяйки. По вечерней поре разговор с Дуней велся намеками и вполголоса, слушавшая его сквозь дощатую перегородку да еще с ковром на ней бабуля могла счесть прежний, полуторагодичной давности Вадимов арест за только что случившийся. Наверно, приветливую старушку обманула жаркая, слишком свежая мольба девчоночки за пропащего братца. Правда, не все гладко сходилось и в данной версии, но здесь примечательней всего – с какой быстротой разум на смутительном перепутье торопится чем попало, словно разбитое окно в зимнюю стужу, заткнуть дыру в иррациональную неизвестность.

Словом, все завершалось ко всеобщему благополучию. Властелину представлялся приятный случай нажатием кнопки оказать милосердие страждущему человечеству, ибо нет ничего слаще, как творить ближнему добро без особых хлопот, личных расходов и даже умственного напряжения.

– Вот и получается, зря на весь дом панику навели, впредь учтите! – уже для всеобщего сведенья подвел итоги Хозяин. – Озаботьтесь же срочной доставкой драгоценной пропажи непосредственно в мой адрес первым же рейсом... нет, лучше военным самолетом. К сожаленью, мы не располагаем ни номером, ни хотя бы приблизительным районом лагеря, но у вас целая ночь впереди. Пошарьте по дальним углам, разбудите почивающих, свяжитесь с уполномоченными, а где надо и подстегните побольней... Пошевеливайтесь! Но предварительные сведения об отправке желательно иметь уже к концу беседы!

Он округлил приказанье условным знаком запрещенья входить, разве лишь по наивысшей надобности. С той минуты ничего важней не могло происходить во всем прочем мире. Было в том жесте – словно добычливую степную птицу кидал с рукава в сибирские ненастные пространства. И хотя пониманью ангела недоступно было, какая розыскная машина запустилась в ход этим броском, холодный ветерок его коснулся дымковского лба. Долгим взором Хозяин проследил ее полет, пока не затихло что-то, внятное ему одному. Посдвинув наугад опустевшее блюдечко, ангел послушным взором следил за вождем, как тот в беспредметном хожденье из угла в угол готовился к изложенью, наверно, самой самоубийственной идеи, когда-либо поражавшей человеческое сознанье.

– Вам предстоит услышать сомнительные рассужденья, казалось бы, несовместимые с политическим обликом человека, который их вам сейчас произнесет... – начал диктатор с оттенком непримиримости, словно защищался не перед ангелом, все равно вряд ли способным понять его до конца. – При оценке деятелей моего профиля обычно упускаются из вида главнейшие, может быть, из координат, образующих каркас их исторической личности. При неизменном направлении корабля на заветную цель рабочий парус ставится в зависимости от сочетания ветров, определяющих политическую лоцию. Кормчий на капитанском мостике виден народу лишь снизу. Но одно дело митинговая импровизация на умственном уровне толпы, совсем иное – штабная речь над картой завтрашнего боя, когда, наряду с посвящением в диспозицию, надо вдохновить победителей на смертный труд подвига.

Я обрек себя на труд и проклятье ближайшего поколенья.

Если пресловутое шествие к звездам продолжать по старинке, на верблюдах, то вождю положено думать, в каком облике мы окажемся по прибытии на место, не так ли? Не разумнее ли ринуться туда в обход тысячелетий, напропалую, сквозь дым и живое мясо? Как напророчил один у нас сочинитель почти семьдесят лет тому назад: «За перевалом светит солнце, да страшен путь за перевал». А во избежание опасных склок над пропастью требуется во что бы то ни стало донести энтузиазм масс до обожествления вождя перед последней и решительной атакой... тем более что это единственное средство внушить им бесчувственность к боли на случай неминуемой в конце концов ненависти к оператору, чтобы тот, увлеченный своим занятием, не поранил руку о зубы рассердившегося пациента. К сожалению, опыт показывает, что фанфарная анестезия нашего Агитпропа не способна полностью заглушить переживания народа от слишком частой перешивки внутренностей в его хозяйственном механизме и самый всевластный вожак бессилен предписать историческое поведенье своему преемнику, который в осуждение его беспощадного, сквозь живое мясо, рывка к заветной цели может отменить все декреты и самую тактику предшественника под предлогом чрезвычайной дороговизны явно не оправдавшейся затеи.

Может так обернуться, что по прибытии к месту назначения, на фоне всеобщей сытости, грамотности и правовой гарантии личности, куда наглядней проявится смертельно оскорбительное для масс биологическое неравенство людей, осознавших качественный примат элитарного меньшинства над собою. Окажется вдруг, что и на утопической высоте, несмотря на успехи просвещенья, одни почему-то независимо от классовой категории будут тратить свой досуг на пиво и домино, другие же ночи напролет спорить о структуре мирозданья или биографических тайностях божества, украдкой, разумеется, из боязни, что настороженная теперь стихия большинства усмотрит в их смиренной социальной мимикрии, в подпольных волхвованиях стремленье к абсолютной умственной гегемонии для реванша. Однажды по рассеянности случившаяся оплошность (загадочный термин, формула, чертеж) чудака из обреченной горстки, не успевшей сжаться в кулак, взорвет тишину мнимого единства. Допускаю, к чести той обреченной горстки интеллектуалов, что каждый из них мужественно встретит разгневанную волну черни, которая смоет в пучину их островок архаической мудрости.

Тема предстоящего нашего с вами разговора – древняя боль земная. Люди настолько притерпелись к ней, что страданье, добровольное в особенности, стало кое-где дорогой к святости. Неизбежность страданья породила даже мощную церковную доктрину с культом кротости и подчиненья сильным. Опираясь на те же контингенты труждающихся и обремененных, мы ведем свою родословную не от Христа, а от его почти современника, фракийского раба с его более реалистическим подходом к проблеме. При внешнем сходстве наши цели размещены в прямо противоположных этажах, небесном и земном. Живучесть христианства мы объясняем надеждой низов хоть загробно понежиться в чудесной обители без помехи в лице помещиков и капиталистов. Было запримечено, впрочем, что не для всех нищета является уделом бытия, иные половчей достигают благоденствия и при жизни. Равенство перед законами, но неравенство в шансах на благоденствие. Разоблачение секретца сопровождалось постепенным