контратак нашего отряда.
Егеря наращивали атаки на высоту 415.
Миновал второй день боя.
Тяжелый переход, две бессонные ночи, пронизывающи холодный ветер со снегопадом и непрерывные бои утомили некоторых разведчиков настолько, что они едва держались на ногах. Никогда раньше, находясь в разведке, мы не дотрагивались до вина, а сейчас, когда забрезжил мутный рассвет, лейтенант Заседателев поднес кой-кому из коченеющих разведчиков считанные граммы разведенного спирта.
Закаленные в походах только покрякивали с досады, когда «доктор» обносил их. Семен Агафонов упросил доктора дать ему понюхать пустую мензурку.
— Порядок! — сказал он, потирая кончик носа. — Сейчас бы щей флотских!
— Цайку с калистратом! — с блаженной миной объявил Манин, имея в виду чай с клюквенным экстрактом, к которому питал большую слабость.
— Гуся с яблоками! Шашлык по-кавказски! А Манину — вологодских отбивных! — весело дразнили разведчики друг друга.
— По местам! — скомандовал я, заметив сигнал наблюдателя.
И снова бой, который не прекращался уже до сумерек.
В этот день мы отбили двенадцать атак. Должно быть, у егерей был с нами, с морскими разведчиками, особый счет. Они решили любой ценой разгромить отряд.
Следующее утро выдалось пасмурным. Повалил снег. Командир решил связаться с морскими пехотинцами и договориться о взаимной поддержке.
Инзарцев приказал мне, Николаю Лосеву и Степану Мотовилину собираться в дорогу. Нужно было просочиться между сопками, занятыми неприятелем, и пройти около шести километров до высоты, где располагался Штаб батальона.
Выждав, когда буран покрыл снежной пеленой всю окрестность, мы кубарем скатились по обрывистому склону и оказались в расщелине скалы.
— Здесь проскочим! — сказал Мотовилин.
Пурга свирепствовала. Над головой ветер кружил снежные вихри. А еще выше нарастал бой.
Мы торопились как можно быстрей выйти из расщелины, но, когда буран прекратился и можно было осмотреться, выяснили, что цель еще далека от нас.
Горы скрадывают расстояние. Идешь-идешь, а, кажется, будто топчешься близ одной и той же сопки. Даже такой искусный ходок, как Мотовилин, еле передвигал ноги. Наконец, мы приблизились к сопке, на которой должны быть морские пехотинцы. Мотовилин решил не огибать ее, а пойти напрямик, через лощину, и мы поплатились за это.
На открытой местности морские пехотинцы встретили нас «с огоньком». Я зарылся в снег, съежился под свистом пуль и нещадно ругал Мотовилина за его дурацкую храбрость. Чтобы искупить вину, Степан первым встал на колени и закричал:
— Дурни, по своим стреляете! Прекратить огонь!
— Кто тебя услышит, агитатор? Ложись… — уговаривал его Лосев.
Но тут мы заметили, что хотя пулеметчик видит нас и продолжает изредка строчить, но пули летят высоко. Видимо, он на всякий случай держит нас «на мушке».
Деваться некуда — полусогнувшись идем вперед.
— Как в зайцев целятся, — зло ворчал Степан, ускоряя шаг.
Неожиданный окрик «Стой руки вверх!» остановил нас. Мотовилин сверкнул глазами. Зная его характер и опасаясь новых неприятностей, я выступил вперед.
— Руки вверх поднимать не приучены! — крикнул я невидимому за камнями пулеметчику.
— Ясно! А кто такие? — спросил тот же голос.
— А ты кто такой! — не удержался Степан и рванулся вперед. — Ослеп, что ли? Ты и по егерям так стреляешь, орел?
Пулеметчик высунул голову:
— Ладно, проходи стороной. Там разберут, что ты за орел.
— Курица общипанная! — ругался Степан. Но словесная перепалка сразу оборвалась — появился лейтенант. И, опознав нас, рассмеялся:
— Уж очень вы подозрительно выглядите. Не то финны, не то немцы…
Мы были в лыжных матерчатых шапочках с длинными козырьками, в меховых куртках и брюках с вывернутой наизнанку оленьей шерстью. Не удивительно, что, завидев нас издалека, пулеметчик открыл огонь.
Пришел капитан, заместитель командира батальона, и я доложил ему обстановку.
Морские пехотинцы знали, что своими действиями на высоте 415 мы сковали силы неприятеля и тем самым помогли десанту выполнить задание в тылу врага. Сейчас штаб батальона располагал только взводом охраны. Подразделения еще не вернулись с заданий. Как только придет взвод минометчиков, его тотчас же бросят к нам на выручку. И капитан спросил нас, сумеем ли удержаться на высоте еще одни сутки. Что мы могли ему ответить?
— Надо, — сказал я, — значит выстоим.
И стал договариваться о маршруте движения минометчиков, о корректировке огня и других способах связи.
Нам предложили отдохнуть. Плотно перекусив и начисто опорожнив портсигар лейтенанта, мы собрались в обратный путь. Проходя мимо знакомого пулеметчика, Степан подмигнул ему:
— Эй, ловец на мушку, гляди в оба! Попадешь к разведчикам, тебя научат не только руки поднимать, но и на четвереньках ползать.
Пулеметчик не обижался. Он провожал нас сочувствующим взглядом.
Мы возвращались с добрыми вестями и поэтому, превозмогая усталость, торопились к своим.
День выдался ясный, снег на сопках стаял. Но он еще лежал в лощине, которую егеря просматривали и простреливали. Разведчики, чтобы мы могли безопасно проскочить через лощину к подножию высоты 415, затеяли ложную атаку и привлекли к себе внимание противника. Василий Кашутин, Семен Агафонов и Зиновий Рыжечкин пошли нам навстречу, подсобили быстрее преодолеть подъем.
Пока я докладывал командиру о связи с морскими пехотинцами, мои спутники уже повалились спать. Я забрался между Мотовилиным и Лосевым. Тесно прижавшись, согревая друг друга телами, мы беспробудно спали до утра. Никто не тревожил наш сон, хотя в эту ночь егеря особенно яростно штурмовали высоту 415 и кое-где вплотную приблизились к ее вершине.
…Пошел пятый день нашего пребывания в тылу врага. С каждым часом возрастало напряжение боя. Порой казалось, что наступает предел испытаниям. Мы экономно расходовали патроны и разделили последний сухой паек. Снег стаял, и мы лишились воды. Кашутин, разбудив меня утром, облизывая сухие, потрескавшиеся на ветру губы, спрашивал:
— Виктор, вы тут вчера вокруг да около ходили. Не приметили ручейка?
— Так ведь озерцо рядом.
— Там уже егеря воду пьют… Худо, Виктор! Вдруг он повернул голову, и я увидел в его глазах жадный блеск. Рядом с нами, на большом плоском камне, темнела маленькая лужица. Вася Кашутин смотрел на нее, как загипнотизированный.
— Грязная очень, — говорю Кашутину.
Подходит Павел Барышев. Ему самому до смерти хочется пить, но находка принадлежит Кашутину, и Барышев пускается на хитрость:
— Брось, Вася! Вчера тут никакой воды не было. Может, Коликов ночью с перепугу…
— Э, была, не была!
Кашутин становится на колени, закрывает глаза, и через минуту на камне темнеет только влажное пятно.
Опять, но уже совсем рядом с нами, разгорается бой. Егеря стреляют почти в упор, хотя их и не видно. Прильнув к каменной глыбе, Манин высовывает наружу краешек своего треуха, и его начисто срезает пулеметной очередью. Тогда я подползаю к Манину, приказываю ему пробраться к командиру, чтобы
