толстые носки. Ребята во дворе как увидели меня в этих носках, стали Америкой звать.
Аленка кончила есть и взглянула на будильник.
– Ты не опоздаешь?
– Куда?
– На работу, куда же еще? Тебе вчера здорово попало, что прогулял полдня.
Пашка не отвечал и пытался вспомнить, что он спьяну наплел Аленке. Да и не было у него такой привычки, чтобы врать. Его “работа” всем известна, о ней даже уголовка прекрасно знает.
– А я что-нибудь тебе говорил? – осторожно спросил Пашка.
– Ты ничего, я у Катьки про тебя спрашивала, она и сказала: “Америка работает в торговых рядах, специалист высшей марки”, – Аленка посмотрела на Пашку и покраснела. – Только ты не думай, пожалуйста, что я тебя полюбила из-за этой “высшей марки”.
Пашка растерялся. Он никогда не скрывал, что вор, и все его девчонки об этом знали и даже гордились, что их кавалер – известный во всей округе карманник.
– Вот что, у нас должно быть все честно, – решительно сказал он и замялся, выбирая выражение помягче. – Я жулик. Обыкновенный жулик, даже не высшей марки. Я думал, что ты знаешь, – Пашка встал, надел пиджак и направился к дверям. – Я пошел на “работу” в торговые ряды. А ты думай: хочешь – оставайся, хочешь – уходи.
Пашка вышел на улицу и постарался принять беззаботный вид. “Тоже мне краля, вор ей не компания. Будто я виноват, что она не уличная, а честная. Была честная, а теперь спит с вором”. Он смутился и оглянулся, не подслушал ли кто его мысли?
Пашка вошел в мануфактурную лавку и кивнул приказчику. Тот не ответил на приветствие и стал быстро листать свои книги.
– Ты что, не узнаешь? – спросил Пашка, облокачиваясь на кассу.
– Беда, Америка, – заметил приказчик и покосился на заднюю дверь. – Два дня назад приходили из уголовки и пригрозили хозяину, что, если тебя здесь или рядом увидят, прикроют заведение. Хозяин, конечно, мне накостылял, – он похлопал по тонкой шее. – Уходи, ради бога, Америка.
Пашка ничего не ответил и зло хлопнул расхлябанной дверью.
Так, значит, обкладывают менты! “На первой же краже и сгоришь”, – вспомнил он угрозу начальника. “Ну, это еще посмотрим, кто сгорит. Пашку не запугаешь, голыми руками не возьмешь”. Он зашел к Когану и выпил подряд две стопки водки. Пашка прекрасно знал, что пить на “работе” последнее дело, но упрямо зашагал в торговые ряды.
Как всегда, жертва появилась неожиданно. Худосочная дамочка приценивалась к детской шубке и неуверенно торговалась с улыбающимся продавцом. На остром локте дамочки болталась большая хозяйственная сумка, а из нее выглядывал уголок лакированного ридикюля. “Крестница ты моя милая”, – подумал Пашка, не примериваясь и даже не останавливаясь, быстро выхватил ридикюль и сунул его в карман. Но он забыл, что одет в новый, а не в привычный “рабочий” костюм. Ридикюль не хотел влезать в карман модных брюк, и Пашка, чертыхнувшись, опустил его за пазуху. Видимо, он замешкался или неловко повернулся, и дамочка, тихо охнув, схватила его за рукав. Пашка надвинулся на нее и одними губами прошептал:
– Молчи, вмиг пришью!
Дамочка отпустила его и дрожащей рукой прикрыла бледные губы. Пашка шел нарочито медленно и ждал, когда сзади раздастся крик. “Не успею я выскочить из этих чертовых рядов. Бить будут”, – равнодушно, как о постороннем, подумал он.
Оставалось не больше десяти шагов, когда Пашка увидел мента из районной уголовки. Этого молодого парня он отлично знал. Тот стоял при выходе из рядов и внимательно смотрел на Пашку, который, еле волоча ватные ноги, шел ему навстречу и уже нетерпеливо ждал: когда же она заорет?
Мент посторонился, пропустил Пашку и, глядя в сторону, спросил:
– Неудачно начинается день, Америка? Пашка споткнулся, и ридикюль чуть не вывалился на мостовую. Из проходного двора потянуло прохладой и кислым запахом отбросов. Это была уже Пашкина территория, и он зашагал увереннее, хотя и не мог понять толком, как он выпутался из этой истории. Пашка вздохнул и испугался по-настоящему. Неожиданно сзади раздался дробный стук каблучков и чей-то прерывающийся голос:
– Подождите, молодой человек!
Пашка сделал прыжок и одновременно оглянулся: спотыкаясь о неровный булыжник и смешно размахивая сумкой, к нему спешила тоненькая дамочка. Она была одна и в пустынном, полутемном даже днем дворе была особенно маленькой и беззащитной. Пашка оторопело остановился. Он ожидал шумного и яростного преследования, искаженных лиц и поднятых кулаков, а хозяйка ридикюля сама чуть не падала и задыхалась, прижимая руки к груди. Наконец она подбежала, ткнулась в Пашку острым плечом и подняла бледное, мокрое от пота, но решительное лицо.
– Как же вы можете? – с трудом выговорила она и ткнула Пашку кулачком в бок. – Отдайте сейчас же. Добром прошу, а то я кричать буду, – свистящим шепотом говорила дамочка и теребила его пиджак.
Пашка стоял, стиснув руки в карманах брюк, прижимал локтем спрятанную под пиджаком добычу и, оглядывая темный двор, не знал, что делать. Дать ей подножку и убежать?
Дамочка наконец нащупала под пиджаком твердый край своего ридикюля и неловко потянула его.
Пашка уже собирался сбить дамочку с ног, когда, дернув еще раз, она повисла у него на руке и совсем тихо прошептала:
– Лучше убейте.
Пашка вспомнил нож в руках Свистка и поднимающего наган Цыгана, отпустил ридикюль, и он шлепнулся на землю. Пашка отстранил рыдающую женщину и пошел на улицу. Он снова спустился к Когану, выпил у стойки еще три стопки, сел, выложил на столик всю свою наличность, пересчитал мятые купюры и
