– Доброе утро, Павел.
– Привет, – сказал Пашка, жмурясь от яркого света. – Николай?
– Он самый! Твоими заботами живой и здоровый, – сказал бывший половой, улыбнулся и ударил себя в грудь кулаком. – Не лезь на улицу, поговорить надо.
– Чего еще? – настороженно спросил Пашка, разглядывая парня. – Мы с тобой не кореша и калякать нам не о чем, остался жив, и молодец.
– Не лезь в бутылку, Павел. Вот тебе адрес, – Николай сунул ему в руку бумажку. – Сейчас и отправляйся, там тебя человек ждет.
– Какой еще адрес? – Пашка оттолкнул руку. – Никуда я не пойду.
– Климов тебя просит, – сказал настойчиво Николай. – Просит, понимаешь?
– Так я его адрес знаю.
– В другое место, Павел. Не надо, чтобы тебя видели у нас. Держи.
Николай вложил ему в ладонь бумажку и вышел на улицу. Пашка развернул бумажку и прочитал адрес, написанный печатными буквами. “Боятся, что малограмотный, ишь как пишут...”
Он приехал на Зубовскую площадь, нашел нужный переулок и дом и стал подниматься по лестнице.
– Подожди, Пашка!
Он оглянулся и опять увидел Николая, который, отдуваясь, взбегал по лестнице.
– Ты что же, следил?
– Мне тоже сюда надо, а вместе нам ехать нельзя, – объяснил Николай и открыл дверь. – Входи.
Пашка вошел, оглядел полупустую комнату, сел на подоконник и стал наблюдать за своим провожатым, а Николай, что-то насвистывая, занимался хозяйством, подмел, вытер пыль, бегал с чайником и ведром – в общем, вел себя как человек, вернувшийся домой после долгой отлучки. “На кой черт я им понадобился? – думал Пашка, следя за беготней Николая. – Брать меня вроде не за что, да и не берут так. Спокойный парнишка, свистит, улыбается, будто вчера и не прошел по краешку”.
– Испугался вчера? – спросил Пашка.
Николай остановился и опустил на пол ведро, которое держал в руках.
– Испугался? – переспросил он. – Потом, уже на улице, испугался, а в первый момент удивился. Не ожидал я от тебя такой услуги, считал, что не любишь меня.
– Что ты, девка, чтобы тебя любить?
– На девку вроде не похож, – критически оглядел себя Николай и выбежал из комнаты. Через минуту он вернулся с каким-то тазиком и кувшином.
– Полей мне, Пашка. А то башка от сала чешется, невмоготу.
Пашка взял кувшин и стал тоненькой струйкой лить воду на рыжую голову. Круглые крепкие плечи Николая были усыпаны веснушками, и Пашка плеснул на них водой. Может, смоются?
– Ой, черт полосатый! – взвизгнул Николай и отскочил. – Ошалел? Она же горячая! – он стоял, зажмурив глаза, и, пытаясь найти таз, беспомощно шарил перед собой руками.
– Открой глаза-то, чуня, – сказал, улыбаясь, Пашка и ткнул пальцем его в бок.
– Боюсь! – взвизгнул Николай и отошел от таза еще дальше. – Щекотки боюсь и мыла боюсь.
Пашка смотрел на смешную фигуру в белой шапке пены и с вытянутыми руками, как у слепца, и не мог понять, почему этот парень ему нравится.
– Где же ты? Слушай, Пашка, – Николай подбоченился и поднял слепую и рогатую голову, – если ты сейчас же не подведешь меня к тазу и спокойненько не будешь поливать, я тебя отлуплю. Больно отлуплю.
Пашка чуть не выронил кувшин, и от этого ему стало еще смешнее, он несколько раз сдержанно хрюкнул, а потом залился неудержимым раскатистым смехом.
– Пашенька, милый, сейчас Климов придет, – размазывая мыло по лицу, заскулил Николай.
– Кажется, он уже пришел, – раздался веселый голос, и Пашка увидел начальника уголовки, который стоял в дверях и смеялся. – Полей ему, Павел. Значит, тебе на роду написано спасать этого вояку.
– Привет, Василий Васильевич! – крикнул Николай и помахал рукой.
Пашка подвел Николая к тазу, и окончание процедуры прошло благополучно.
– Любимый Мишкин номер, – говорил Николай, вытирая голову. – Он-то отлично знает, что я боюсь мыла и щекотки. Но и на солнце есть пятна, верно, Василий Васильевич?
Климов сидел верхом на стуле и набивал трубку.
– Верно. Даже у Павла есть недостатки, а уж на что золотой парень, – сказал он.
Началось, понял Пашка, хотел вернуться на подоконник, но почему-то взял стул, сел напротив Климова и спросил:
– Зачем звали, гражданин начальник? Климов ничего не ответил и выпустил большое облако дыма. Николай еще бегал по комнате, убирал таз и кувшин, надел гимнастерку, подпоясался широким ремнем и, картинно отставив ногу и тряхнув мокрыми темно-каштановыми кудрями, спросил:
– Хорош?
