Ее пальцы снова и снова осторожно ощупывали лепестки цветка рядом с ее креслом, пока она говорила в записывающий аппарат.
— …основные жалобы пациента при поступлении — нервность, бессонница, боли в животе и периоды депрессии. В записях имеются сведения о прежних поступлениях пациента на короткое время. Он был в этом госпитале в 1995 г. с маниакально-депрессивным психозом ослабленного типа, и снова вернулся сюда 2.3.96. 9.20.97 он поступил в другой госпиталь. Физическое обследование показало кровяное давление 170/100. На день обследования 12.11.98 он был нормально развит и хорошо упитан. В это время пациент жаловался на постоянную боль в пояснице, и были отмечены некоторые слабые симптомы последствий алкогольного опьянения. Дальнейшее физическое обследование не выявило патологии, за исключением того, что сухожилия пациента реагируют преувеличенно, но одинаково. Эти симптомы явились результатом прошедшего алкогольного опьянения. При поступлении он не показал себя психотиком, у него не было ни навязчивых представлений, ни галлюцинаций. Хорошо ориентировался в пространстве, времени и своем местоположении. Его психологическое состояние было определено так: он в какой-то мере претенциозный, экспансивный и в достаточной степени враждебен. Считается потенциальным нарушителем порядка. Поскольку он по специальности повар, его назначили работать на кухне. Тогда его общее состояние показало явное улучшение. Больше сотрудничества, меньше напряженности. Диагноз: маниакально- депрессивная реакция (без прогрессирующих последствий от внешних стрессов). Степень психиатрического ухудшения средняя. Признан полностью вменяемым. Продолжать лечение в стационаре.
Она выключила аппарат и засмеялась. Этот звук испугал ее: смех — феномен общественный, а она была одна. Она снова включила запись и грызла уголок носового платка, пока мягкие, произнесенные скороговоркой слова возвращались к ней. После первого же десятка их она перестала слушать.
Когда аппарат замолчал, она выключила его. Она была очень одинока. Так чертовски одинока, что лужица света, возникшая, когда она стукнула себя по лбу и повернулась лицом к окну, вдруг стала самой важной вещью на свете. Она хотела чтобы это был океан света, или чтобы она сама стала совсем крошечной — все равно, лишь бы этот свет полностью поглотил ее.
Вчера минуло три недели…
Плечи ее затряслись. Лекарства принимать она не стала, но сильнее прикусила платок, пока острые зубы не прорвали ткань.
— Берегись, — произнесла она свою личную формулу блаженству, — тех, кто жаждет справедливости потому, что таким воздастся. И берегись кротких, которые пытаются унаследовать Землю. И берегись…
Коротко прожужжал телефон. Она убрала платок, сделала спокойное лицо и повернулась к телефону.
— Алло?
— Эйлин, я вернулся. Как вы?
— Хорошо, даже почти отлично. Как прошел ваш отпуск?
— О, не жалуюсь. Я давно собирался, и думаю, что заслужил отдых. Слушайте, я привез кое-что показать вам — например, Винчестерский кафедральный собор. Хотите прийти на этой неделе? Я свободен в любой вечер.
— Как насчет завтрашнего вечера? — спросила она. — Или послезавтра?
— Прекрасно, давайте завтра, — ответил он. — Встретимся в «КиС» около семи?
— Да, это будет очень приятно. Тот же столик?
— Почему нет? Я закажу его.
— Идет. Значит, завтра увидимся.
— До свидания.
Связь выключилась.
В ту же секунду в ее голове внезапно закружились цвета и она увидела деревья — дубы, сосны и сикоморы — большие, зеленые с коричневым и серым; она увидела комья облаков, протирающих пастельное небо, и пылающее солнце, и озеро глубокой, почти фиолетовой синевы. Сложила свой истерзанный носовой платок и отложила в сторону.
Она нажала кнопку рядом со столом, и кабинет наполнился музыкой. Скрябин. Затем нажала другую кнопку и снова проиграла надиктованную ей пленку, слушая вполуха обе записи одновременно.
Пьер подозрительно понюхал еду. Санитар снял ее с подноса и вышел, заперев за собой дверь. Салат ждал на полу. Пьер осторожно подошел к нему, захватил горсть и проглотил.
Он боялся.
Зигмунд встал, зевнул и потянулся. Еще секунду задние лапы не слушались, а затем он стал собранным и встряхнулся. Она, наверное, скоро пойдет домой. Пес поглядел вверх, на часы, висящие на удобном для людей уровне, чтобы проверить свои ощущения времени, а затем подошел к телевизору. Встав на задние лапы, одной передней оперся на стол, а другой включил телевизор.
Как раз время сводки погоды; дороги обледенели.
'Я проезжал мимо растущих непрерывно кладбищ, — писал Рендер, — обширные каменные леса, становящиеся с каждым годом всё больше.
Почему человек так ревниво охраняет своих мертвых? Не потому ли, что это монументально демократичный способ обретения бессмертия, высшее утверждение вредоносной силы, то есть жизни, и желание, чтобы она продолжалась вечно? Унамуно уверял, что это именно так. Если да, то за последнее время значительно возрос процент населения, желающий бессмертия, стал больше, чем когда-либо ранее в истории…'
— Как ты думаешь, это все-таки люди?
— Вряд ли, слишком уж они хороши.
Вечер был звездным. Рендер завел «С-7» в холодный подземный гараж, нашел свое место и поставил машину.
От бетона шла холодная сырость, она вцеплялась в тело, как крысиные зубы. Рендер повел Эйлин к лифту. Их дыхание облаками клубилось перед ними.
— Холодновато, — заметил он.
Она кивнула.
В лифте он с облегчением вздохнул, размотал шарф и закурил.
— Дайте и мне, пожалуйста, — сказала она, почувствовав запах табака.
Он подал ей.
Они поднимались медленно, и Рендер прислонился к стенке, вдыхая смесь дыма и застывающего пара.
— Я встретил другую мутированную овчарку в Швейцарии. Такая же большая, как Зигмунд. Только это был охотник, как и сам пруссак.
— Зигмунд тоже любит охотиться, — заметила Эйлин. — Два раза в год мы ездим в Северные леса, и я отпускаю его. Он пропадает на несколько дней и возвращается вполне счастливым. Он никогда не
