Орлов невольно оглянулся.
– Кончай болтать, думай, как мы с Туром работать будем. Станислава к нему не пошлешь, разговаривать не будет. Я бы сам пошел, да недостаточно в курсе дела, да и боюсь, не заладится у меня с ним.
– Определенно не заладится. Мы к нему прокурора пошлем, пусть допросит по факту знакомства, – Гуров постучал по рапорту.
– Там нет никакого знакомства, – возразил Орлов.
– Возможно, но мы не уверены. Федул часа два ему одно место потрет, так через день Тур меня, словно родного, примет.
– И ты пойдешь? – Орлов смотрел недоверчиво.
– Обязательно. Главное дело, самолюбие – штука гибкая и мягкая, ее в любое место засунуть можно. А многие и обходятся, как без аппендицита. Звони Федулу и с нарочным посылай этот рапорт.
– Ты умный, понимаешь, этой информации цены нет. Одно дело, преступник стрелял в Нестеренко. Чей преступник, из какой группировки? А тут Сергей Бестаев по железу работает, а ключи в сейфе неродные.
Гуров вернулся в своей кабинет, насвистывая. Станислав смотрел недоверчиво, однако не преминул сказать:
– Я думал, ты с наградным листом и красной коробочкой вернешься.
Гуров молча занял свое место, двинул кресло в сторону, затем в другую, покрутил пальцем у виска, спросил:
– У тебя тут что-то имеется?
– Что-то имеется, за качество не отвечаем, – ответил Станислав.
– По нашему делу кое-какие шовчики не сходятся. Проверь меня, дурака, может, я на воду дую.
– Время рабочее закончилось, мне полагается, иначе никакого энтузиазма, – сказал Станислав.
– Полагается – прими, – Гуров закурил. Станислав с ловкостью бывалого официанта открыл шкаф, ничего не вынимая, проделал там какие-то манипуляции, выпил, закрыл шкаф, отер губы ладонью, взглянул на друга и начальника с любовью.
– Значит, некогда Анатолий Пантелеевич Теплов, в быту Толик, записал, как нам известно, большое количество цифр на золотой диск, именуемый сидиромом. Сделано это было по просьбе Ильи Ильича Турова, в быту называемого Туром. Последний утверждает, что прочитать запись способен лишь Толик.
– Врет, как падла, – вставил Станислав. – А ежели Толик под трамвай попадет, то Тур нищим останется?
– Без комментариев, и прошу не употреблять непарламентские выражения, – сдержанно сказал Гуров.
– Сука рваная, – Крячко ударил себя в грудь. – Самолично по ящику слышал. Эту групповуху, что ты сложно именовал, там и показывали.
– Заткнись!
Станислав обиженно замолчал.
– Вопрос первый. Зачем Туру нужен живой Толик? Вопрос второй. Кому и с какой целью Тур назвал имя Толика?
– А за правильный ответ полагается? – спросил Станислав, посмотрел на Гурова, торопливо сказал: – Шутка! Работаю исключительно на общественных началах.
Лицо Станислава неуловимо изменилось, глаза из дурашливо-хитрых стали умными и проницательными, даже фигура стала иной, пропали суетливые быстрые движения.
– Значит, так, говоришь? Толик остался жив, мокрые дела не к лицу Туру, связей нужных нет, да и лень. Главное, обладая золотым диском, и не помышлял о дурном. Диск пропал. Нас даже не предупредили об опасности. А если другой, не известный нам специалист, сменил защиту? Нет, он дополнил защиту, Толик снять информацию с диска не способен. Проходит время, покушение на самого Тура. И он пугается. А что, если Толика все-таки захватят, прижмут, разные способы существуют. И Толик, человек в своем деле очень одаренный, сумеет взломать диск? В таком случае он живой совсем не нужен.
Гуров снял трубку, набрал номер. Трубку на другом конце взял оперативник, бодро сказал:
– Привет.
– Привет. Гуров говорит. У нас изменилась ситуация. Все прогулки и даже твои выходы из дома отменяются. Напарника верну сегодня. Дверь открывать только ему и мне. Зашторь окна и следи, чтобы хозяин к ним не подходил. Какое расстояние до дома напротив?
– Снайперу только руку протянуть, – ответил догадливый оперативник.
– Из такого расчета и живи, – сказал Гуров. – Еду подвезем, – и положил трубку.
Гуров прошелся по кабинету, вернулся за стол, сказал:
– Вопрос третий.
– Я что, госы сдаю? Ладно, извини, я не могу постоянно думать. Слушаю.
– Почему Тур так легко перепрыгнул через труп брата?
– Он уже знал, что Игорь мертв?
– Труп не грабили, народ смотрит, черствый, но мог изобразить.
