любимому месту у окна, закурил. – Как ни печально, друзья, но все в жизни кончается.
– Я знал, что ты не согласишься, но не думал, что сдашься без боя, – в голосе Орлова звучало разочарование. – Ты хорошо подумал? Я говорю с тобой совершенно официально.
– Подумал как умею, – Гуров начал раздражаться. – Кончай, Петр, всем больно.
Орлов снял трубку, соединился с заместителем министра, сказал:
– Сожалею, Алексей Алексеевич, но, как я и предполагал, Гуров отказывается категорически.
– Пусть зайдет, – ответил Бодрашов.
– Простите, не имеет смысла, – начал говорить Орлов, но генерал-полковник уже положил трубку.
– Я не девушка, меня незачем уговаривать, и к Алексею Алексеевичу я не пойду, – сказал Гуров. – Разрешите идти работать?
– Лева, генерал нормальный мужик, но он ходит под министром, будь человеком, я тебя прошу. По- человечески прошу. – Орлов встал, протянул руку. – Сходи, заканчивай с монахом и сдавай дела Станиславу.
– Это вряд ли, – улыбнулся Крячко. – У каждого характер, только у Станислава крем-брюле? Не прощаюсь окончательно, еще увидимся. – Он кивнул и, не ожидая Гурова, вышел из кабинета.
– Сделаешь? – Орлов пожал Гурову руку.
– Сделаю, мой генерал. – Сыщик ответил на рукопожатие и тоже вышел.
– Ну-ну, – пробормотал Орлов. – Думаешь, самый умный. Ну-ну, – и начал насвистывать какую-то веселую мелодию.
Гуров вежливо поклонился секретарше, пересек приемную и без стука вошел в кабинет заместителя министра.
– Здравия желаю, господин генерал-полковник, – сказал сыщик, подходя к столу. – Только не стоит меня уговаривать, тратить слова и время.
– Вы меня с кем-то путаете, Лев Иванович, – сухо ответил хозяин, жестом указывая на кресло и подвигая пепельницу. – Мне не нужны офицеры, которых можно уговорить. Я пригласил вас лишь для того, чтобы сказать: вы совершаете ошибку. Признаться, я считал вас умнее.
– Все мы ошибаемся, Алексей Алексеевич. Я ведь тоже считал себя умнее. – Гуров опустился в нелюбимое, слишком низкое и мягкое кресло и внимательно посмотрел в глаза генералу. – Могу доложить, наша разработка несчастного случая с молодыми людьми конкретных результатов не принесла. Так что Сергееву придется смириться с мыслью, что его сын погиб в результате несчастного случая. Лично я убежден, что имело место самоубийство. Генерал-лейтенант Орлов приказал закончить работу и сдать дела.
Бодрашов кивнул, смотрел на Гурова внимательно, испытующе, будучи уверенным, что сыщик не закончил. Иначе бы он сюда просто не явился.
– Алексей Алексеевич, я бы больше вам ничего не сказал, но без вашей помощи мне не обойтись, – продолжал Гуров.
– У вас есть замечательное качество, вы блестяще умеете раздражать людей, наживать недругов, – сказал генерал-полковник.
– Что выросло, то выросло, – продолжал Гуров, не обращая внимания на неласковый тон хозяина. – Я мент, всю жизнь отдал нашему делу. Я считаю создание Управления собственной безопасности делом крайне необходимым. Но мы, россияне, извечно запаздываем, видимо, нам необходимо преодолевать трудности. Сыщик Гуров при его репутации в нашей «конторе», в генеральской форме и на предлагаемой должности – лишь еще один чиновник, пишущий бессмысленные бумажки. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы найти коррупционера, найти голову, а не хвост, и тогда вы, уважаемый, не взыщите и постарайтесь меня прикрыть. Иначе сыщика Гурова посадят в тюрьму.
Гуров встал, вытянулся, смотрел Бодрашову в глаза.
– Дело по выявлению монаха и сбору доказательств может продолжаться и месяц, и полгода. Я ухожу и либо не вернусь никогда, либо приду, когда окажусь в безвыходном положении, и попрошу вашей помощи. Разрешите идти?
Хозяин вытащил свое мощное тело из-за стола, проводил полковника до двери, как-то неловко похлопал его по плечу и довольно сухо сказал:
– Удачи.
Глава 6
Семья Зуевых походила на миллионы других молодых семей, населяющих столицу могущественной державы, именуемой СССР. Миша и Маша учились в одном из многочисленных вузов, на четвертом курсе пошли в загс, сыграли скромную студенческую свадьбу и поселились в одной из двух небольших комнат, которые занимала мать Миши. Отца его никто не помнил, в семье его имя не упоминалось. Как и положено, через год Маша родила мальчика, которого в честь деда назвали Тихоном.
Маша родила не потому, что хотела ребенка, а просто так, забеременела и родила, обычное дело. Как и в подавляющем большинстве подобных случаев, бабушка приняла на руки младенца, как на Руси исстари принимают свою судьбу, не ропща, обычное дело. Миша и Маша нормально окончили институт, пошли работать в одно КБ, получили полагающиеся сто двадцать рублей и стали жить дальше. Они знали, что у них растет сын, так как ночами он порой плакал за стеной да бабушка настырно требовала на внука денег. Родители деньги давали, и мальчик не умер, рос, с возрастом плакать перестал, вел себя тихо, почти не разговаривал, но Маша и Миша не обращали на такие мелочи внимания. Супруги походили друг на друга не только именем, но и внешностью, как походят платья фабрики «Большевичка» и ботинки «Скороход». Прикрыть тело можно, отличить друг от друга нельзя. Миша, как муж-кормилец, давал частные уроки, семья не голодала, жили в одной квартире четверо, никто никого не любил, каждый выполнял свои обязанности по мере сил, а на любовь смотрели в кино, изредка читали в книжках. В общем, обыкновенная советская семья.
Когда Тиша пошел в школу, Миша купил букетик цветов, Маша перекроила старый мужнин костюм на школьную форму, бабушка отвела внука до школьного двора.
Как и многие одинокие дети, Тихон с детства пристрастился к чтению, которому его никто не учил, азбуку подарили, остальное как бы само получилось. Он пришел в школу начитанным мальчуганом, иное дело, что он читал и что конкретно застревало в его голове. Читал букварь, сказки, бабушкину Библию, любовный роман, который стащил у матери, детектив, позаимствованный у отца.
Постепенно он выяснил, что в классе собрались почти одни придурки, что он, Тихон Зуев, самый умный, самый высокий и самый красивый. О последнем качестве ему сообщили девчонки. Ребята пытались его отлупить, но, получив отпор, успокоились. Дело в том, что среди книжек, которые попали ему под руку, оказалась одна, которая называлась «Гимнастика по системе Мюллера». В России данную систему почти не знали, но написавший ее немец был совсем не дурак и для усовершенствования своего тела предлагал людям комплекс упражнений, который не требовал специальных снарядов, даже гантелей.
Мальчик гулял мало, сидел в бабушкиной комнате, читал и осваивал систему Мюллера, оказавшуюся интересной. Так Тихон не только окреп, но и заинтересовался собственным телом, что очень пригодилось ему в дальнейшей жизни.
Много разговоров теперь ведется о наследственности, о генах, но до конца в данном вопросе еще человечество не разобралось. Как объяснить, что у двух посредственностей, людей неинтересных как внешне, так и внутренне, родился мальчишка крайне любознательный, умный, главное, прекрасно самообучающийся. Единственными качествами, унаследованными Тихоном от родителей, были хорошее здоровье и абсолютное равнодушие к судьбам и боли окружающих его людей. Он не ходил в детский сад, не служил в армии, его ни разу в жизни серьезно не били, но он твердо знал, что никому верить нельзя, как нельзя ни у кого и ничего просить, ни на кого, кроме себя, надеяться. А также никогда не высовываться, не показывать окружающим, что ты умнее. Он научился постоянно смотреть на носки собственных ботинок, чтобы никто не видел его голубых проницательных глаз, больше молчал, если говорил, то тихим бесцветным голосом, на уроках отвечал хуже, чем мог, не любил, чтобы на него обращали внимание.
Тихон рано понял, что женщины в жизни играют значительно большую роль, чем это считают мужчины, что они хитры и опасны.
К десятому классу он прочитал некоторые вещи Фрейда, Шопенгауэра и Ницше, далеко не все понял, но
