мужик правильный, мы с ним, уверен, договоримся. Буду звонить каждый день в это время, – и положил трубку.
Усков сидел в кресле согнувшись, закрыв глаза, по его впалым морщинистым щекам текли слезы. Николаю стало так муторно, словно он ударил старика или ребенка. Выпил коньяку, другую рюмку сунул в безвольную руку Ускову, но старый вор не удержал, рюмка упала на ковер. Николай разозлился, снова наполнил рюмку, запрокинул голову Ускову и вылил в его кривящийся рот коньяк. Усков поперхнулся, натужно проглотил, пробормотал:
– Будьте вы прокляты.
– Мы прокляты, а тебя, так живым на небо пора тащить? – зло спросил Акула. – Чего разнюнился, как баба? Чего такого тебе Мефодий сказал?
– Он спросил… – Усков икнул. – Он спросил, сколько моим ребятам годков.
Акула знал своего крестного, понимал, что это не пустая угроза. Видно, Усков тоже хорошо знал Мефодия.
– Я повешусь, он не посмеет тронуть сирот. – Усков утерся, выпил еще, зыркнул с ненавистью.
– Ты что, сука, в гестапо попал? – вспылил Николай. – Слушай и запоминай! Пока я живой и на свободе, никто не посмеет и пальцем тронуть твоих пацанят!
– Ты не знаешь воров! Аленке уже семнадцать, на сходке ее порвут.
– А ты не знаешь меня, – тихо ответил Акула. – Если что, то первым умрет Мефодий. Он мне заместо отца, но убью, как собаку, прежде чем рот откроет. Вот тебе крест! – Он широко перекрестился.
– Ты что же, против своих пойдешь? – не веря, спросил Усков. – Тебя же везде найдут.
– Держи деньги и не бросайся больше. – Акула сунул сверток в руку старого вора. – Мы сделаем так. Мне показываться на глаза моим бойцам нельзя. Ты прав – сразу соучастник, а то и организатор. Где моя дурья башка раньше была? Но я не отступлюсь. Ты свою «Волгу» перегони в свой гараж. Ездить будем на «Жигулях», они ничьи, от них дороги нет. Вопрос один: как определить момент мочиловки? Машину, так думаю, надо ставить не у их квартиры, а у того дома, что они тогда рассматривали. Нечего за ними кататься, засечь могут. А мочить будут обязательно вечером, поутру народ на работу идет, и машин на шоссе много, можно в затор попасть. Надо встать неподалеку от того подъезда, ждать…
– Да я готов ждать всю оставшуюся жизнь! – Усков поднялся, показывая готовность бежать в засаду немедленно.
– Сиди, старый пень. У тех людей все рассчитано до минуты. Раз они сегодня стреляли, значит, сегодня на дело не пойдут. Когда к месту приедут, их машина у подъезда стоять не будет, встанет в конце улицы. Эх, знать бы, кого они хотят порешить – бабу или мужика?
– Скорее мужика, – сказал Усков.
– Скорее, вернее… Нам надо знать точно. Стрелки засядут в подъезде. Машина, а то и две будут стоять поодаль, один филер, может, и больше, встанет в магазине, будет гулять с коляской и радиотелефоном. Когда жертва прибудет, филер даст команду в подъезд и уйдет. Когда мои придурки отстреляются и выскочат на улицу, они должны попасть в твою машину. Если ты вырулишь на площадь – все, тебя не достать. Убийство-то организуют те же бандиты, только государевы люди. Они орать по рациям не могут.
– Николай Николаевич, я завтра поутру подъеду к жилью жертвы, встану в сторонке и погляжу, кто из подъезда выходит, на чем ездит. Я так понимаю, раз убивают государевы, то и жертва не простой человек и за ней должна прийти тачка.
– Неплохо, завтра с утра и двигай. Дом обычный, там много подходящих людей жить не должно. Подумай, Сергей Васильевич: какую нам для стволов упаковку приготовить. Если все сложится, ты должен моих бойцов сразу отвезти на вокзал, потом я к тебе сажусь, забираю стволы, и дуем в аэропорт.
– Две лопаты, общий чехол, – ответил Усков.
Можно не поверить, но задуманное убийство депутата Думы Галины Старовой удалось. И дрожавший от страха уголовник не промахнулся, другой уголовник отвез наемников на вокзал. А Николай Тишин по кличке Акула на следующий день с горячими стволами сел в грузовой самолет, вернулся в теплую постель, словно болел, болел и узнал о происшедшей трагедии по телевизору. Но в голодной, затопленной грязью Котуни по убиенной особо не плакали. Когда человеку есть совсем нечего, он черствеет. Да и любой депутат Думы в глазах человека голодного не человек вовсе, а сытый, вороватый прилипала. Люди в большинстве не знают, что среди сотен воров и болтунов работала в Думе добрая, отзывчивая женщина Галина Старова – видимо, за человеческую доброту ее и убили.
Глава 5
В Котуни и не ведали, какую громадную волну протеста и ненависти подняло в Москве, Петербурге и некоторых других крупных городах убийство Галины Старовой. А в Москве и Петербурге не знали, что людей в России довели до края, многих и через край, люди голодали, одни озверели, другие впали в спячку, и теперь стреляй, в кого хочешь, пусть даже в депутатов Думы – их не проймет.
Вот в Котуни случилась перестрелка, убили самого Кастро и еще троих боевиков, некоторые ушли из города, среди них были Юрий Косач и Петр Фистов. Перестрелку организовали воры, главный, Сапсан, Мефодий Сильверстович, на сходке держал речь, вбивал подельникам мысль: если никто работать не станет и город рассыплется, то мы тоже начнем дохнуть. И пусть люди вернутся и затихнут, работой обеспечим, а кто такой крутой вор, что ему работать западло, пускай ходит и с пустых палаток и нищих налог собирает. Торговцев на базаре не трогать, а то они больше не приедут и мы с голоду пухнуть начнем. Скоро выборы мэра города, следует поставить своего человека – Николая Николаевича Тишина. Он на икону деньги дал, человек понятный, сильный и справедливый.
В эти дни и пребывали в городе два сыщика-важняка, которые до сих пор не очень понимали, что им в таком захолустье делать, но своему начальнику верили и уперлись рогом.
Гуров хотел встретиться с Акулой, так как его портрет появился на заборах и столбах, предлог для встречи существовал серьезный.
Майор Шаров, начальник местной уголовки, отоспался, отъелся, надел купленные Станиславом вещи, не новые, но стильные, и даже прошел по центральной улице, приказал убрать мусор, набил какому-то хулигану морду, отправил его в околоток. Продефилировал по «бродвею» и Станислав в парадной милицейской форме.
Проехал в своем джипе Николай Тишин, рядом с ним сидели не «волкодавы» с автоматами, а Настя и Варвара Никитична, которая, как в сказке, скинула лет десять, стати же ей было не занимать.
Буквально за несколько дней город ожил, откуда-то донесся гитарный перебор, и пусть не шибко трезвый голос запел не блатнягу, а озорную солдатскую песню.
Николай высадил своих женщин у базара, сам поехал в мэрию узнать, какие бумаги нужны для второй линии лесопилки, и решить вопрос с налогами.
Стоило Насте с Варварой появиться на базаре, как народ расступился, остался на их пути лишь сверкающий погонами ментовский полковник, который громко возгласил:
– Здравствуйте, милые дамы! Привет из столицы и низкий поклон Николаю Николаевичу! – Станислав шутливо козырнул. – Разрешите сопровождать?
Женщины растерялись, а чей-то мужской, далеко не ласковый голос произнес:
– Пушку отымем, а морду набьем!
– До чего же нас, ментов, не любят! – Станислав развел руками. – Вот тебе, говоруну, – сыщик взглянул на оратора, – если бы ты руки вымыл, я бы разрешил сумки дамам поднести.
Кто-то рассмеялся, и обстановка разрядилась.
Встреча была отнюдь не случайной. Станислав утром позвонил Мефодию и сказал ему, что кандидату в мэры не мешало бы познакомиться с гостями из столицы, что такое приглашение передано было, но Николай Николаевич болел, откладывать знакомство неудобно. И если Мефодий Сильверстович, человек незаурядного ума, поспособствует знакомству, то господин Гуров будет ему премного благодарен.
– Красиво поешь, кенарь. А ты знаешь, кто такой мой крестник? – спросил Мефодий.
– Так на всех столбах написано, – удивился Станислав. – Но что было, быльем поросло. А господин Гуров, доподлинно известно, в детстве дрался до крови и даже яблоки из чужих садов воровал.
Мефодий смеялся редко, но тут сорвался, хохотал до колик, а затем сказал, что Николашка свою красулю с нянькой вывезет на базар, и время назвал, подумал и добавил:
