уговариваете, воспитываете?
– Воспитанием должны заниматься мама с папой. Я знаю, ваша жизнь не сложилась, так вы не одиноки, только не каждый человек с трудной судьбой хватается за пистолет, – ответил Гуров и сменил тему разговора. – Мы чертовски трудно живем, но, надо признать, возможности выбора безграничны. Возьмем вас, имеете лесопилку, светлую голову, организаторские способности. Я не говорю о высоких материях, но вы можете зарабатывать большие деньги, ездить по многим странам, возить жену. – Он повернулся к Насте. – Вы хотите побывать в Италии, Париже?..
Настя покраснела:
– Там надо мной будут смеяться.
Стас действительно рассмеялся и сказал Николаю:
– Не смотри на меня зверем. Ты имеешь бриллиант и, вместо того чтобы выставить напоказ, на зависть мужикам, прячешь в кармане штанов. Живешь в такой грязной дыре, играешь мускулами. Смешно. Эй, мне бы твои возможности!
– Хватит, надоело. Вы лучше, господа хорошие, скажите, зачем вы в нашу дыру приехали? – спросил Николай.
– Сами знаете. Авторитета Андрея Тарасова убили из автомата «агран-2000», и депутата Галину Старову расстреляли из того же американского автомата, – ответил Гуров.
– Автомат дерьмо, я стрелял. Да из него сегодня по всей России палят, – с вызовом бросил Николай. – Так вы считаете, что такую никчемную железку повезли аж из Котуни в Москву?
– Мы люди служивые, нам рассуждать не положено, мы приказы выполняем. – Гуров вновь наполнил рюмки. – Меня вызвали на ковер, говорят, мол, ты, сыщик, в Котуни бывал, город и народ знаешь, бери ноги в руки и валяй, взгляни, как там и что.
– Ну и как вам? – спросил Николай.
– Честно? – Гуров простецким жестом почесал в затылке. – Я еще в Москве справки навел. Мне говорят, в Котуни бандит на бандите, и жизнь твоя там рубля не стоит. Есть, мол, два человека, у которых голова, а не кочерыжка на плечах. Николай Тишин да его наставник, старый вор в законе Мефодий Сильверстович.
– Во, мать мою! – воскликнул Николай. – Неужели нас в самой Москве знают? Или вам своей братвы не хватает? Шлепают коммерсантов и деляг всех мастей, как уток в дни перелета! У вас там такие зубры на лучших тачках по Москве разъезжают, далась вам наша Котунь, мать ее ети!
– Коля! – Настя бросила на стол вилку. – Я сейчас уйду.
– Видали? Она уйдет! – Николай выпил. – Ради смеха скажи: куда ты уйдешь?
Настя вскочила, слезы брызнули, именно брызнули из глаз.
– Первый праздник в моей жизни! – Она хотела шагнуть к двери, но Стас подхватил ее под руку, увел в соседнюю комнату.
– Если хочешь стрелять, сильный человек, скажи, я во двор выйду! А то ты ненароком невинных поубиваешь! – Стас с силой хлопнул за собой дверью.
Гуров закурил, на лице его не отразилось никаких эмоций, затем спросил:
– Как думаешь, Акула, сколько мужиков из десяти могут свою жену рублем попрекнуть?
– Да брось ты, я не хотел. – Николай снова налил водки.
– Ведь ты не пьешь, чего разошелся? – спросил Гуров. – Женщину обидеть просто, но стоящему мужчине недостойно.
– Гниет все. – Николай выпил. – В старину на Руси мужик не то что упрекнуть, мог свою бабу вожжами отхлестать. И ничего, только больше любили.
– Наша Русь держава великая, – в тон ему сказал Гуров. – Конокрадов и других разбойников мужики ловили и на кол сажали. Ни тебе прокуратуры, ни доказательств, ткнули на человека пальцем – человек уже на колу. Позже не утруждались, украл ведро картошки – девять граммов, опять же без следствия и суда.
– Верно, сегодня вас укоротили, – зашептал Николай. – Вы в престольной сплетен насобирали, разлетелись, губы развесили, а тут полный ремиз. Основной подозреваемый в койке валяется. Приходится с ним за одним столом щи хлебать, разговоры разводить. А ты знаешь, господин полковник, ежели я мигну, в тебя моментом столько пуль засадят, «калашников» задымится.
– Только не пугай! – Гуров махнул рукой. – Ты еще рюмку выпьешь, начнешь Москву приступом брать. Ты меня пальцем тронешь – тебя братва за ноги в центре города повесит. Ты селедку попробуй, на базаре купили, знатный залом попался.
– И с чего ты такой уверенный? – удивился Николай.
– Не я уверенный, а ты не дурак, да и Мефодий у тебя в законе, потому не сам по себе, а под сходкой живет. Она пожестче моих генералов будет. Рассуди, нас сейчас двое, мы живем, водку пьем, никого не трогаем. Допустим, ты взвел курок, выстрелил. Дело, как ты знаешь, на контроле у Самого. Он человек больной и гонористый. Так завтра тут тысячи две омоновцев высадятся. Да не из-за меня. На какого-то полкаша им и опереться-то лень. Ведь Сам велел, на него весь мир смотрит, ждет – то ли расстегнуть кошель, бросить целковый нищей России? Или отвернуться, мол, да перестреляйте все друг друга к чертовой матери, сколько можно вам денег давать, надоело? Так что ты, Николай, не грозиться, а беречь нас должен. ОМОН народ простой, суровый, кого не перестреляет, в околоток запрет. Братва, что спрятаться сумеет, скажет: мол, Акула во всем виноват. Конечно, Россия большая, да свято место пусто не бывает, приедешь в чужой город, там свои рыси да тигры шастают, никто не подвинется, кусок не отдаст. А с Мефодием твоим совсем просто, он же от авторитетов смотрящим в городе поставлен. Ему маляву пришлют, приезжай, база имеется. А какой базар? Город жил плохо, да тихо, а тут омоновцы налетели, кого постреляли, других посадили, даже улицы подмели.
– Господин полковник, вы зачем меня пригласили? – спросил Николай.
– Честно? Мирно перекусить, рюмку выпить, да просьба у меня к тебе имеется, – ответил Гуров. – Ты жену обидел, крутой разговор начал, теперь сердишься.
– Забыли. Позовите Настю, будем сидеть как люди.
– А извинишься перед девушкой, ручку поцелуешь? – улыбнулся Гуров.
– Да я в жизни никому…
– А ты попробуй, ничего страшного, приятно даже. Вот такой я великодушный, – перебил Гуров.
– Слышал я, что вы оперативник классный, но что такой змей хитрый, никто и не обмолвился.
Николай поднялся, постучал в дверь, за которой спряталась Настя, открыл. Стас декламировал:
– Я тебе наполнюсь, ментяра, – зарычал Николай.
– Да не я это, богом клянусь. Александр Сергеевич Пушкин.
– Николай, это точно не Стас, – рассмеялся Гуров. – А ты вроде извиняться собрался.
– Настя, скрутили меня, как мальца. Извини ты меня за ради бога. Я к слову сказал, не со зла. – Николай взял Настю за руку, глянул на Гурова и руку поцеловал. Девушка вспыхнула, руку отдернула, словно обожглась.
– Никола, ты чего?
– Молчи, так положено. Пойдем, выпьем мировую.
Все расселись, налили по новой, и Гуров сказал:
– За наших друзей! – Когда выпили, сыщик продолжил: – Я воспользуюсь, что Николай в хорошем настроении, и обращусь с просьбой. Понимаешь, парень, в городе цирк был, чуть ли не лучший во всей округе. Так его под склад сдали, артисты с голоду пухнут, директор запил вмертвую, уже ноги не ходят. Ты скажи братве, чтобы они помогли арендатору товар под крышу мэрии перенести. Только без крови. И еще. Цирк реставрировать время и деньги нужны, директор уже не встает, а ему дело необходимо. Он знатный кондитер был, пекарню свою имел, да ребята с юга подъехали, выгнали, наверняка администрацию подмазали. Алешка такие торты изготовлял, вся область лопала и облизывалась. Ты верни пекарню Колесникову, справедливо будет, люди тебе «спасибо» скажут.
– Брось, господин сыщик, я за «спасибо» в жизни ничего не сделал. – Николай нахмурился.
– Так ты в жизни и руку девушке не целовал, – усмехнулся Гуров. – Ты, Николай, в жизни еще массу
