связаны с убийством русского же олигарха Максюты. Интересно, я все еще на подслушке? Скорее всего, да. Поэтому я дико завопила прямо в «транзистор», надеясь, что у того, кто меня ведет, лопнут барабанные перепонки. И только потом с чувством выполненного долга спустила последний из обнаруженных «жучков» в канализацию.
Засим последовало мое переселение в президентский люкс, где я первым делом раскрутила лампы, осмотрела тыльные поверхности зеркал и телефонных аппаратов и убедилась: «жучков» там нет. Значит, я не впала в маразм и не страдаю манией преследования.
Депримировало только одно – то, что из окна президентского люкса, выходившего в отличие от моего бывшего номера на юг, можно было видеть в том числе и старинный замок на скале посередине бухты – тюрьму, в которой мне, в случае признания виновной, уготовано провести долгие годы. Как минимум одна русская здесь уже сидела – какая-то шпионка, дочка посла, арестованная за шпионаж то ли в семидесятые, то ли в восьмидесятые годы. Бедняжка, имени которой я так и не вспомнила, умерла в тюрьме от аппендицита[2]. Неужели и мне грозит подобная участь? О, боги, боги, за что вы играете мной, словно я кукла какая-то!
Опустив на окнах жалюзи, я снова приказала принести себе в номер обед, с большим аппетитом откушала, а затем меня навестили представители полиции, задавшие несколько вопросов касательно нападения на меня Эстефании. Я сгустила краски, выставила испаноитальянку сущим монстром и открыто заявила:
– Вот видите, она пыталась убить меня! Значит, она также могла и перерезать горло господину Максюте. Не понимаю, почему вы вцепились только в меня, хотя вокруг полно подозреваемых!
Полицейские промямлили что-то касательно алиби у Эстефании на момент убийства Вити, но я парировала:
– Любое алиби можно поставить под вопрос! Вы должны взяться как следует за эту истеричную особу, иначе может создаться впечатление, что вы намеренно хотите свалить всю вину на меня, потому что я – русская!
Мысль была отличная. И хотя мною было обещано директору отеля соблюдение конфиденциальности, я тотчас позвонила своему адвокату – бездельник как раз играл в гольф, вместо того чтобы работать над снятием с меня обвинений! – и велела созвать журналюг сегодня вечером в какой-нибудь уютный ресторан.
Пресс-конференция превзошла все мои самые смелые ожидания. Журналистов на нее собралось никак не меньше двух сотен, многим из «акул пера» просто-напросто не хватило места в зале ресторана, поэтому они были вынуждены толпиться в коридоре. Прекрасно помню вытянутые физиономии этих субъектов, когда я завела речь о том, что сама едва не стала жертвой убийства. Еще бы, ведь им так страстно хотелось, чтобы я, рыдая и плача, размазывая по лицу помаду и глотая сопли, принародно призналась в том, что перерезала горло Вите...
О подслушивающих устройствах я специально не стала распространяться, потому что улик у меня не было, да и сказать было нечего. Но для себя я приняла твердое решение довести свое расследование до конца, чего бы мне это ни стоило. В конце концов, какая у меня имеется альтернатива возможности оказаться за решеткой на долгие годы?
Даже мой бездельник-адвокат воспрял духом и впервые за последние дни перестал петь песню о том, что лучше всего – явка с повинной. Кажется, даже он понял, что я не причастна к убийству.
Ресторан мы с ним покинули через черный ход, и в отель я вернулась в прекрасном расположении духа. Зато директор «Фонтенбло», попавшийся мне на пороге, был далеко не в радужном настроении – с его точки зрения, я опорочила честь отеля. Он одарил меня взглядом, полным презрения, и даже отвернулся, сделав вид, что меня не заметил. Ничего, переживу как-нибудь фунт презрения со стороны этого ничтожества. Речь идет о моей собственной шкуре, а спасение утопающих, как известно, в первую очередь дело рук самих утопающих.
После напряженного дня, в течение которого меня отпустили под залог двух миллионов евро и едва не пристрелили, я решила немного вздремнуть. И отдых, клянусь, пошел мне на пользу. Вот только снилась всякая чушь. И, помнится, во сне я отчего-то была уверена, что разгадка смерти Вити очень проста и что я практически нашла убийцу. Сердце мое переполнилось счастьем, и в тот самый момент, когда я хотела на пресс-конференции назвать его имя, меня разбудил настойчивый стук в дверь.
Испытывая дежавю, я осторожно подошла к створке и посмотрела в глазок, сказав себе: мне надо быть очень осторожной. Кто знает, может, Эстефанию выпустили? Или она сбежала и вновь заявилась, дабы прибить меня, на сей раз при помощи вязальной спицы или сковородки.
Однако испаноитальянки я не увидела, зато лицезрела миниатюрную блондиночку с большими синими глазами и чувственным ртом. По ту сторону двери стояла дочка покойного Вити, Таечка. Мне приходилось несколько раз общаться с ней, и, помнится, она была трезвомыслящая девица без заскоков. Только что она делает на Лазурном Берегу? Обычно-то ведь находилась в Англии.
Я приоткрыла дверь и спросила:
– Ты же не пришла меня убивать?
Таечка остолбенело уставилась на меня, а затем выдавила из себя:
– Нет, что ты! Мне просто нужно поговорить с тобой.
Я впустила ее в номер и закрыла дверь. Таечка красотой не блистала, представляла собой тип интеллигентной девицы-ученой. Насколько мне было известно, ухажеров у нее не было.
Таечка была одета просто, но со вкусом, без кричащей роскоши. Похоже, она относилась к такому разряду людей, которые могли себе позволить наплевательски, вернее, с полным равнодушием относиться к деньгам. Конечно, когда у твоего папы куча миллиардов в свободно конвертируемой валюте, негоже быть стяжательницей.
– Я видела твое выступление на пресс-конференции, – сказала Таечка и замялась. – Ты упомянула, что начинаешь собственное расследование. Это так?
Я пригласила ее пройти в гостиную и предложила напитки. Таечка была чем-то взволнована, и наконец-то до меня дошло – а как бы чувствовала себя я, если бы моего отца убили несколько дней назад и мне бы пришлось отправиться на разговор с его любовницей, подозреваемой в совершении сего злодеяния?
Таечка сняла очки, еще больше портившие ее физиономию, и произнесла:
– Ты наверняка задаешься вопросом, что я здесь делаю... и почему я решила навестить тебя... Ты права, Ариша. Ой, ты ведь не против, что я называю тебя на «ты»?
Я только махнула рукой – уж мне-то точно было сейчас не до придворного этикета. Я подала Таечке бокал минеральной воды, и она жадно осушила его до дна. Мне стало ясно, что поход ко мне дался девушке совсем нелегко.
– Мама не знает, что я здесь, – сказала она тихо. – И не надо знать ей. У нее очень слабое сердце. Впрочем, неудивительно. После всего, что произошло...
Таечка так буднично говорила об ужасных вещах, что мне стало не по себе.
– А я ведь люблю их обоих, – продолжала девушка. – И папу, и маму. Мне кажется, внезапное богатство все только испортило. Я помню еще времена, когда мы были вполне обычной семьей и жили в двухкомнатной квартире в Питере. Потом все разительно переменилось, когда папа пошел в бизнес, а затем стал миллиардером и олигархом...
В ее словах было много неприкрытой грусти. Что ж, если ты миллиардер, то должен соблюдать ряд незыблемых правил. Вот интересно, получается, что деньги больше сковывают человека, чем дарят свободу? Да, в моем случае это фигуральное выражение могло обрести печальное прямое значение – меня могут признать виновной только из-за того, что я богата, знаменита и еще относительно молода и состояла в интимной связи с олигархом.
– Я верю, что ты не убивала папу, – просто произнесла Таечка.
В душе у меня немедленно расцвели ромашки и лютики. Ну наконец-то нашелся единственный человек, который мне верит! Странно только, что этот человек – дочка убитого.
Девушка сама пояснила свою мысль:
– Наверное, я должна тебя ненавидеть. Однако, собственно, отчего? Ни мне, ни маме ты ничего плохого не сделала, а кроме того, благодаря твоим показаниям Эстефания окажется за решеткой.
